10 000 ампер-часов
Гибель сенсации. Реж. Александр Андриевский, 1935
«Гибель сенсации», даром что гибель, сенсационного все-таки больше. Обещание какой-то вечной награды, радости почудится в названии. Но не освобождение рабочих предчувствует зритель. Это вольная экранизация пьесы К. Чапека «РУР». Да, воля здесь так и прет. У Андриевского вся фильмография какой-то парк аттракционов: вот «Молодые капитаны» (1939), вот «Земля молодости» (1941), вот «Робинзон Крузо» (1947). Что ни фильм, то небесный капитан и мир будущего (даже роботы похожи; а как им в 1930-х, еще было представлять этих роботов, здесь общий знаменатель ретрофутуризма). В мире Андриевского органично сочетаются восхищение человеческим разумом и мощью машин. Такой междисциплинарный подход: сам он учился на философском и параллельно на физико-математическом факультете. Его герой Джим Рипль тот же Робинзон Крузо, только инженерных кровей. Построит весь мир под себя. Всего через год Чаплин снимет «Новые времена», где маленький человек сражается с машинами. Когда смотришь Андриевского, становится понятно: он ангажирован не идеологией, а логикой здравого смысла. Вера у него только одна — в силу человеческого духа. Гуманитарные ценности припрятаны в картине, которая иному покажется карикатурой на западную жизнь. Легко догадаться: проклятый глиняный голем, даже воплотившись в металле, не изменит своей сущности.
Гибель сенсации. Реж. Александр Андриевский, 1935
Материал советской действительности, чертово колесо пролетарских иллюзий кажется особенно подходящим для жанра научной фантастики. Пока речь не заходит о человекоподобных. Там уже нервишки не выдерживают. Банкирское легкое счастье, сладкий торт нэпманских фантазий. Кривое автоматическое зеркало кукольных жизней. Вернее будет сказать — пережитков. В той стране, где солнце черное взойдет. Изобретатели суть поэты, писатели проклятого бытия. Воронья слободка вся нанизана на пресловутый заводской гудок, который как тропинка в светлое будущее, где каждый мелом рисует себе сценарий будущих жизней. Вот только студенческая каморка слишком тесна, чтоб дышать. «Я буду инженером!». И тут верится разом и во все. Как верила парочка колхозников («Печки-лавочки»), когда мнимый инженер толкал им про поезда на воздушной подушке. А где же у него будут крылья? Вечный вопрос.
Гибель сенсации. Реж. Александр Андриевский, 1935
Этого зовут Джим. В этом имени всегда мерещится что-то благородное. Здесь благородство братского родства надежд, хлопанья по плечу. Вот его славное детище, угловатый цирковой валли. Джим создал робота. Стало быть, продался. Платья подруг трепещут на ветру. И 100 тысяч обещанных долларов уже страшнее, чем приглашение на казнь. «Робот — роботарь — рабочий», — терпеливо объясняет этимологию офицер-покупатель в попытке заменить подозрительных рабочих надежной машиной (в 1931 на Украине даже выходит повесть «Идут роботари»). Робот инженера Рипля должен снять проблему пролетариата. Хотя бы там, на Западе. Робот бесчувственен, а значит — верен. Человеческое теперь излишне.
Вместо черных воронков — мотоциклетные коляски, выхватывающие из проливной ночи одинокие фигуры прохожих. Вместо огней большого города — поселок Большие огни. Лорды и джентльмены, усаживайтесь поудобнее на скамейках, линованных, словно школьные тетрадки. Звучит постиндустриальное танго для одного саксофона. Как будто белое офицерье, князья, бежавшие в европейские столицы, теперь заикаются, принимая бедный экзамен изобретателя.
Гибель сенсации. Реж. Александр Андриевский, 1935
Другие, сплоченные юностью и мансардой корпят над мертвой игрушкой, как на школьных уроках труда. Пронзительно острые зонтики, новье газет. Когда еще русское зарубежье («Рваные ботинки», «Великий утешитель»?) было обставлено столь обаятельно? Да, здесь можно было бы жить. Пыльная вечность столовой, спальни, кабинета. Эх вы, ребята. У Андриевского точно не было друзей эмигрантов? Чью утраченную молодость он оплакивает? Плетеные булочки эполет, вязанка имперских наград. По кому поет артист Мартинсон, утонченный, истончившийся до лоскутков Вертинский? Дни расплетают тряпочку. Черные угловатые машины, одна, другая, третья, мое счастье! О, эти тревожные отблески на потолке, усталый ослепительный треск сквозь жалюзи. Роботу — «иди сюда, на перекрестье моих больших и неуклюжих рук». Под плотно сжатыми губами не разгадать улыбки.
Гибель сенсации. Реж. Александр Андриевский, 1935
Саксофон как орудие пролетарьята. Белоперчаточники, отдающие честь под печальный марш краснознаменных болванок. Страшные и странные половецкие пляски, просвечивающие сквозь иллюминатор. Кошачья спинка патефона промелькнула и забылась, сбылась на заднем плане. Штрейхбрейкеры! Нет, это не вьюга, это грядущий хам. Гудками заводов сигналит ЦК. Это новая порода. Многоречивые шумные толпы, тише-тише-тише. Сейчас он разомкнет свой тяжелый чугунный рот, и проклянет ваше чертово человечество! Что ему игрушечные буржуйчики? Что рабочие? Его уже не остановишь волшебной флейтой.
