Я тоже хочу. Пресса о фильме
Балабанов появляется в фильме всего на несколько минут в эпизодической роли, но эти минуты напишут эпилог к истории самых серьезных режиссерских амбиций. Потому что к искусству с его узким культом только самого себя этот подвиг покаяния, не вписывающийся ни в одну номинацию Каннского фестиваля, уже имеет мало отношения. «Я творю все новое» — мог бы вслед за другим пионером сказать Балабанов, если бы его диагноз себе был бы не так категоричен. Соединив почти нравоучительный финал с детским самодурством, густо прослоенным музыкой Лени Федорова, страсть рокера с объективностью проповедника, Балабанов взял последний форпост, за которым можно быть только серьезным. Как показывает русская история, нет ничего опаснее для «проклятого поэта».
А. Чечот
«Сеанс»
Никакая это не притча и не экзистенциальная трагедия, напрашивающееся сравнение со «Сталкером» Тарковского сугубо формально. Нет в фильме ни чрезмерных умствований, ни преувеличенных страданий, отношения героев с Боженькой и со смертушкой почти что свойские, в духе народной, а не официальной религии.
А. Плахов
«Коммерсантъ»
Ландшафт фильма — любимые режиссером городские задворки, промзоны, облупленные подъезды, квартиры, больницы, старомодные лифты с сеткой, брошенные деревни, склады, заводы. И бесконечная Зима.
Ядерная зона мало отличается от прочей запустелой, замерзшей страны. Что мы, заброшенных окоченевших деревень, заколоченных магазинов не видели?
Если в его предыдущих картинах действительность казалась воплощением бреда больного, глубоким обмороком, от которого можно очнуться-оклематься, в новом фильме есть ощущение черты, неотменяемого летального исхода. И в этом своем чувствовании режиссер стопроцентно честен. Прежде всего сам с собою.
Л. Малюкова
«Новая газета»
Не заботясь о внешнем правдоподобии, избегая любого украшательства, не позволяя никаких отклонений от главной интриги, невероятным образом Балабанов создает впечатление не то что реалистического, а едва ли не документального фильма. Разумеется, немаловажен здесь и подбор актеров, которые и не умеют, и не пытаются играть — потому им немедленно веришь. Идеальная реакция зрителя на его фильм предсказана в заголовке: крикнуть «Я тоже хочу» и отправиться на поиски Колокольни — тем более, что месторасположение указано автором достаточно точно. Ведь и поразительный мир, на фоне которого разворачивается последний акт этой трагифарсовой драмы, был бы достоин персональных «Оскаров» для художника-постановщика, если не знать, что эти разрушенные церкви с размытыми временем фресками и облупленные опустевшие хижины съемочная группа нашла на самом деле.
А. Долин
Empire
Важно, кого колокольня из фильма принимает, а кого нет, оставляя умирать на снегу, — это говорит о том, каких людей сам Балабанов относит к «чистым», а кого — к «нечистым». Из тех, кто добирается до колокольни (а добираются не все), она принимает юношу-пророка, музыканта и проститутку. Не принимает бандита (это лишний раз говорит о том, что между провокативными фразами, которые Балабанов допускает в своих интервью, и его фильмами — большой зазор: в интервью он утверждает, что больше всего уважает серьезных мужиков, за плечами которых войны и опыт убийств, но убийцу в рай таки не пускает). И самое главное: не принимает самого Балабанова. Он <…> появляется в фильме в самом финале.
Ю. Гладильщиков
«Московские новости»
Кардинальное отличие «Я тоже хочу» от прошлых фильмов Балабанова — в том, что в них каждый эпизод был в равной степени насыщен смыслом. Теперь впервые кажется, что первые две трети фильма сняты — замечательно и тонко сняты — ради последней трети, разворачивающейся в «зоне», ради появления Балабанова в роли «члена Европейской киноакадемии». Балабанов, кстати, убивал в финале не только своего двойника со своим собственным лицом, очками, интонацией, но и режиссера вообще, представителя странной профессии, которая на шкале ценностей, которой руководствует «нечто», стоит ниже профессий лабуха и проститутки, но наравне с душегубом. Так что, с одной стороны, персонаж и погиб, а с другой — «нечто» отвергло его. Место режиссера — здесь, хочешь не хочешь.
М. Трофименков
«Коммерсантъ»
Начинаешь про сюжет и автоматически сбиваешься на сказовый тон, а он фильму никак не подходит. И лишняя рефлексия тут тоже ни к чему.
У Балабанова все совсем просто, никаких закавык. Это в «Сталкере» надо было прятаться от охраны, петлять, соблюдать ритуалы, гайки кидать и цитировать Лао-цзы. А в балабановской Зоне проезжаешь блокпост, валишь прямиком и находишь все, что русскому человеку привычно, — снег и водку. У Стругацких и Тарковского комната в Зоне исполняла заветные желания, у Балабанова счастье — просто что-то иное, чем привычное, как снег и водка, обыденное несчастье.
Как это, никто не знает, никогда не видели. Но жить без этого нет больше сил. И объяснять тут нечего. Собирайся и едем. Прямо сейчас.
О. Зинцов
«Ведомости»
Балабанов долго не хотел переходить с пленки на цифру, но в «Я тоже хочу» сдался, и у него парадоксальным образом получился первый за долгое время живой фильм. Словно сделав круг, он возвращается к тому, с чего начинал, — абсурдистской, надтреснутой реальности «Замка» и «Счастливых дней», впервые с тех пор позволяя себе быть фантастом. Только теперь он работает с отчаянием самоубийцы — сбрасывая одежду, идет по снегу босиком. Его киноязык лаконично раскладывается на элементы: вечная зима как декорация, предчувствие конца света как обстоятельство, люди как условные единицы — ни имен, ни прошлого. Вот бандитская перестрелка в заброшенной промзоне, вот знаменитый проход камерой, который сменится бесконечным кружением по городу на автомобиле, вот группа «АукцЫон» за кадром. Отказавшись от лишних маневров, Балабанов наконец завел пронзительный разговор о неудобном: о возможности чуда, границах простоты и эгоизма, поиске веры, упирающемся в вопрос, во что именно и как надо верить, в конце концов, духовном пути из ниоткуда куда-то, где, возможно, все по-другому, но черт его разберет.
А. Сотникова
«Афиша»
На венецианском пресс-показе было очевиднее обычного, что глубина Балабанова плохо считывается нерусскоязычным зрителем: афористичные диалоги тускнеют в переводе, музыка группы «АукцЫон» воспринимается монотонным воем, неполиткорректные шутки про японцев, обезьян и геев настораживают. Только появление водки в кадре примиряет иностранца с балабановской духовностью, только она одна вписывает смешную, мудрую и философскую картину в контекст фестивальной экзотики, где-то по соседству с финном Аки Каурисмяки. Хотя абсолютно очевидно, что Балабанов ни в один существующий на планете контекст не вписывается, оставаясь все таким же неудобным, нескладным и немного корявым, как все более или менее действительно великое.
Про «Я тоже хочу» с подачи самого Алексея Балабанова нередко говорят как про последний фильм, и он правда похож на подведение итогов. Если понимать под этим не попытку финальных умозаключений с большой буквы, но несколько растерянный и уставший взгляд даже не на пройденный путь, а прямо перед собой. Когда уже ничто не может отвлечь от фатальной сфокусированности на чем-то своем. Перед экраном возникает странный для кино эффект: как если смотришь в окно электрички и не знаешь, сколько времени это продолжается. И почти никогда не бывает скучно пялиться в это окно, хотя спроси кто, на что же ты там глазеешь или что увидел, вряд ли удастся ответить. Разве что когда через белизну экрана побежит голая баба мимо покосившихся пустых изб, занесенных снегом.
В. Лященко
«Газета.ru»
Читайте также
-
«Сказка про наше время» — Кирилл Султанов и его «Май нулевого»
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве