Василий Степанов
Василий Степанов

Слово ветеринару

В 2023-м году Виталий Манский признан Минюстом РФ иностранным агентом. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.

Труба. Реж. Виталий Манский, 2013

«Труба» протяжна и равномерна. Как и положено трубе. Словно бусины на нитку, на газопровод (а это и есть главный герой фильма) нанизаны равнозначные эпизоды, не связанные как будто ничем, кроме географического вектора: из Сибири на Украину и в Польшу идет газовый поток. Вентиль за вентилем, колено за коленом идет труба на запад. Но дорога — это никогда не сюжет, дорога — это обстоятельства, ландшафт, вид из окна. И «Труба» сюжета не хочет: если и делает поворот, то только от одной газоперегонной станции к другой.

Протяжность и многосоставность фильма Виталия Манского подталкивают рецензентов к пересказу. Тут приходится быть Гомером, хотя не будь в фильме двух-трех эпизодов, едва ли бы кто-нибудь заметил. Но пересказывать приятно. Перечисляя богатые подробности, рецензент идет на поводу у картины, как мальчик, увлекаемый силой тяжести, скатывается по трубе аквапарка (этот симптоматичный кадр тоже есть в фильме), помимо своей воли становится действующим лицом. В Сибири вошел, в Германии вышел.

Камера по «Трубе» катится, как колобок, — от одного промежуточного пункта к другому, и довольно скоро получает независимость от автора. Поначалу «Трубу» можно еще принять за публицистику (к ней Виталий Манский имеет склонность). Начавшись с нелепых золотых истуканов в сердце Уренгойской газодобывающей территории, фильм получает неожиданное (или, наоборот, ожидаемое?) развитие — в рыболовные сети аборигенов, активно использующих мобильную связь и снегоходы, попадает отравленная разработкой сибирских недр рыба. Газовые краны в бескрайней белой пустыне высятся, словно кресты. Не то чтобы злободневный комментарий, но что-то вроде того. Неслучайно именно мертвую рыбу поминают после просмотра зрители, задающие вопрос, знал ли режиссер о том, что произошло с рекой. «Вы ехали снимать мертвую рыбу? Знали, что именно они выловят?» Это сильное зрелище, взывающее скорее к телевизионным традициям восприятия реальности. Но что делает документалист, отвергающий всякий намек на то, что мертвая рыба была запланированным сюрпризом? Он берет пример с людей на экране: выбросив неприятную добычу, оленеводы заводят снегоходы и уезжают.

Манский не хочет быть Манским. Он не хочет комментировать. Дальнейший ход повествования свидетельствует о том, что автору хотелось бы максимально самоустраниться из фильма, остаться в ноль-позиции по отношению к предмету разговора. На это стремление замечательным образом указывает даже не драматургия, выраженная в выборе сюжетов и героев, а операторская работа и монтаж.

Кадр «Трубы» тщательно выстроен. При просмотре на ум приходит «Хлеб наш насущный» Николауса Гайрхальтера. Композиция симметрична, траектории движения камеры механистичны и плавны. Съемка всегда или почти всегда ведется со штатива: одинаково безразличным, спокойным тоном подаются и европейская меланхолия крематория, и хаос русской свадьбы. Строго говоря, аппарат операторских возможностей ограничен в «Трубе» неспешным панорамированием: справа налево или слева направо. Постулируется равенство всего, что появляется в поле зрения камеры: олень и оленевод, газовщик и крановщик, паром и гроб, кошка, гуляющая по забору, и священник, пробирающийся через сугробы, — все это явления одного порядка. Ничто не должно привлекать к себе особого внимания, существовать в кадре на особых правах. Эта мысль поддержана и монтажом, который не созидает сюжетов, не ведет
драматургическую игру, а, напротив, пытается вторить жизни, невпопад перекидывая планы, максимально отстраняя причину от следствия, разрушает логические связи, чурается события. Так в простроенный эпизод подчас вклиниваются сторонние кадры, вмонтированные, кажется, лишь для того, чтобы поддержать задуманный ритмический рисунок. Едва различимая мелодия жизни сливается в ровный, бесконечный гул газоперегонной станции. Интересно было бы увидеть график монтажных склеек картины (вроде тех, что делают Бордвелл и Цивьян) — в изгибе функции порой обнаруживается высокий эстетический смысл.

Беспристрастность, впрочем, загоняет режиссера в ловушку. Конечно, можно не акцентировать внимание на героях — в строгом соответствии с генеральной линией большинство из них кажутся равнозначными, — тогда нужно быть готовым, что кто-то посмотрит на них за тебя. Вроде бы сделано все, чтобы персонажи «Трубы» потерялись в общем гуле. Человек на экране низведен до элемента фактуры, разъят на составные части: интервью настойчиво даются за кадром, а сами персонажи практически не смотрят в камеру — они здесь просто подробности пейзажа. В «Трубе» нет ярких пятен: все наделены нескандальным, тихим обаянием. Но конфликт рождается помимо авторской воли: оглянуться не успеешь, фактура начинает говорить за автора.

Пока режиссер, безразличный, как солнце, шествует с Востока на Запад, являя языческие ритуалы жизни во всем их мнимом разнообразии: свадьба (типичная), похороны (в снежной мерзлоте), крестины (несостоявшиеся), еще раз похороны (в газовом пламени), День Победы (зажгли вечный огонь), — действительно важные новости жизни вдруг сообщает с экрана ветеринар. Вот уж кого не упрекнешь в равнодушии. Спасибо «Газпрому», Путину и мировой конъюнктуре цен на энергоносители: «В деревне начали лечить собак и кошек». Раньше такого не было.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить