«Долгая счастливая жизнь». Критика о фильме
«Долгая счастливая жизнь» раскручивалась прессой как кинопублицистика, результат тщательного режиссерского расследования ситуации на селе, облеченного в форму художественного произведения (этому во многом способствовали увлекательные интервью Хлебникова об особенностях российского свиноводства). Но ни свиней, ни социалки в фильме нет: Александр Сергеевич, что весьма символично, растит картошку, хтоническую, земляную культуру (и мечтает, разумеется, о возвышенном птичнике), а продажная администрация окружает его, бестолкового недотыкомку, такой терпеливой, отеческой заботой, словно дело происходит в фильмах Авдотьи Смирновой с их романтическим корпоративизмом. В общем, весь документальный материал оттеснен тут назад, к фону, к багряным лесам. А то, что происходит в центре этой драмы, — не что иное, как чеховщина, демонстрация вечных глупостей и несчастий маленького человека, умело раздутая до уровня эксплойтейшена.
Василий Корецкий, Colta. ru
Сценарий «Долгой счастливой жизни» писался до протестных митингов, как и предыдущая работа Хлебникова «Пока ночь не разлучит». Но вместе эти две короткие картины явно составляют дилогию о русском протесте, во многом, увы, бессмысленном и беспощадном.
Ирина Любарская, Итоги
Автор зачем-то позаимствовал название то ли у Шпаликова, то ли у Летова, а вполне мог не ходить далеко и назвать «Русская жизнь». Или даже просто — «Жизнь».
Первые минут двадцать не случайно напоминают картины народного режиссера Астрахана: это его, астрахановская вселенная тут впоследствии начинает выворачиваться наизнанку; все будет плохо. То, что в кривом зеркале выглядит утешительной комедией, в обычном — а Хлебников с оператором Костомаровым еще и вытирают его влажной тряпочкой — оказывается не трагедией даже, а каким-то бесконечным тупиком.
Станислав Зельвенский, Афиша
Ритм первой половины фильма безупречен: Хлебников недрогнувшей рукой ведет своего идеалиста к кризису среднего возраста. От неловкого отката — к эйфории несанкционированного протеста, от неудачного, по-детски сбивчивого объяснения с чиновниками («У нас это… прямо маленькая революция») — к первым сомнениям в правильности своего решения, от тихой истерики — к агрессивной апатии. Персонаж Евгения Сытого — обычно положительный, хоть и не способный к действию тюфяк — оборачивается своей неприятной стороной. Хлебников всегда показывает Сытого с симпатией. Здесь от нее ничего не осталось. Даже разложенная на столе снедь, над которой Сытый с женой решают по-тихому слиться из КФХ, остается нетронутой. Распрощавшись с трактором и опознав в своем друге-бизнесмене претендующего на землю врага, Александр Сергеевич возвращается на ферму ждать административной проверки. И тут логика фильма дает сбой.
Аглая Чечот, Сеанс
В картине есть начало, есть леденящий кровь финал, но как будто нет середины. Превращение соратников Александра из пламенных революционеров в пугливых обывателей, на полдороге бросающих своего лидера, показано без подробностей, скороговоркой, словно в расчете, что мы сами знаем свой народ, объяснять нечего. Но художественные законы все равно требуют мотивации. Американцы в свое время научились этому у Станиславского, и до сих пор любой их фильм грешит чересчур детальной психологической разработкой, порой даже тошно становится. Драматургия Александра Родионова в «Долгой счастливой жизни», наоборот, конспективна и обнаруживает связь с эстетикой докудрамы. Она хорошо работает в других случаях. Однако в данном взятый прицел на классику — то ли русскую, то ли американскую — требует иного, эпического ритма.
Андрей Плахов, Коммерсантъ
Пока Борис Хлебников делал фильм, ходили разговоры, что это будет вольный ремейк вестерна Фреда Циннемана «Ровно в полдень» (1952). Но сходство лишь в ситуации: и тут и там герой имеет возможность выйти из зоны риска, но остается, а народ быстро занимает позицию «моя хата с краю». У Циннемана — заколачивает ставни. У Хлебникова — расторгает трудовой договор. Но Гэри Купер играл хрестоматийный жанровый типаж — сильного героя-одиночку, шерифа, верного чувству долга, когда все остальные боятся. А герой-одиночка в фильме Хлебникова — слабый. Попадающий в безнадежную ситуацию не столько по собственному выбору, сколько из природной мягкости и того чувства неловкости, которое почти неизбежно возникает у русского интеллигента, когда он нанимает кого-нибудь хоть выкопать картошку, хоть починить унитаз.
Этой совестливости, заводящей Александра Сергеевича в тупик, не может понять в фильме никто — ни чиновники, ни любимая, ни работники.
Олег Зинцов, Ведомости
Выражаясь совсем просторечным языком, «ДСЖ» — это фильм о том, как вписываются и соскакивают. Как ярости благородной хватает только на день-другой, а дальше начинаются свои дела, подсчеты, выгадывания, тактические маневры, срачи в твиттере, разборки, кто все слил, в общем, будни, которые нас не убивают — и не делают сильней. И останется, в лучшем случае, только один — которого мы сами вытолкнули вперед, чтоб не дать победить скучному и жадному злу — и которому теперь уже неоткуда выписываться и некуда отступать.
Юрий Сапрыкин, Lenta.ru
Одна из главных проблем картины — герой в исполнении Алесандра Яценко. Это альтер эго Хлебникова и Родионова, вечный мальчик из «Свободного плавания» — и в «Долгой счастливой жизни» нам не предъявляют ни одной убедительной причины, по которой деревенские мужики должны называть его хозяином (ну, кроме того, что роль прописана в сценарии и на нее приглашен этот актер). Фермер здесь терпит крушение не потому, что русская жизнь — бесконечный тупик (хотя тут не поспоришь), а потому, что он занялся не своим делом и оказался не в своем фильме.
Мария Кувшинова, Афиша
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино