«Географ глобус пропил». Критика о фильме
В 2013 году все еще страшнее, куда страшнее, чем двадцать лет назад, когда Иванов задумывал «Географа»: нам противостоят уже не хищники, а протоплазма. Она тотально равнодушна. Ей ничего не хочется. Ее не проймешь обвинительными монологами. И даже когда Служкин пинками выпихивает из класса злодея Градусова, заткнув ему нос обоссанной им же тряпкой, — до Градусова и его команды так ничего и не доходит.
Так что делать-то? Неужели единственный способ чему-то научить их — это умереть на их глазах, как придется в конце концов сделать Румате у Германа, как решился Носов из «Отягощенных»? Неужели, кроме этого евангельского выхода, никаких вариантов нет?
Но ведь Служкин к такому не готов. Святость его — скорее юродская. И тут выясняется, что есть еще один способ, к которому и прибегает герой Иванова и Велединского. Прибегает, конечно, бессознательно — но он ведь вообще ничего сознательно не делает, судьба сама правильно им рулит. Он в буквальном и переносном смысле проводит их через порог, да еще все получается так, что в решительный момент самоустраняется. И тогда, хочешь не хочешь, им приходится становиться людьми, то есть начинать действовать самостоятельно, решительно и дружно.?
Дмитрий Быков, Московские новости
Грань между грехом и праведностью пролегает здесь не по Библии, и уж тем более не в соответствии с представлениями современного общества о морали и нравственности. Служкин может много пить, 22 резаться с учениками в карты, заниматься рукоприкладством, «через не хочу» переспать с приятельницей жены и чуть не забыть забрать дочку из детского садика. Но он никогда не ущемит ничьей свободы и не будет из собственных эгоистических побуждений мешать чужому счастью. В отличие от лузеров, безоглядно рвущихся только вперед, он умеет уступать, но всегда из любой ситуации внутренне выходит победителем.
Одна из лучших ролей Хабенского, за которую он получил главный приз «Кинотавра», стала очень важной не только для актера, но и для всего современного российского кинематографа: не сильно богатый на интересные характеры, в лице Служкина он приобрел явление уникальное.
Лариса Юсипова, Известия
Ни Данелии, ни Балаяну, ни Мельникову в голову не приходило, что героев надо как-то подчистить, обелить; наоборот — и Даль, и Янковский (Басилашвили в меньшей степени) из кожи лезли вон, чтобы показаться во сто крат хуже, чем они есть на самом деле, вызвать огонь на себя, довести отношение к себе окружающих до ярости. Единственная фора, которую давали «героям времени» режиссеры, — выбор на главные роли актеров с пробойным обаянием.
С обаянием у Хабенского дела вроде бы обстоят неплохо, хотя масштаб актерской личности и вызывает вопросы — особенно когда режиссер провоцирует зрителя на прямые аналогии. Например, Хабенский в финале дня своего рождения (ровно как и Янковский в «Полетах») качается на качелях — правда не на тарзанке, а на обычных, детских, и падает не в воду, а в снег. В романе этой детали, разумеется, нет. Качели нужны Велединскому, чтобы определить родословную — и сравнение Хабенского с Янковским вызывает острое желание пересмотреть фильм Балаяна: оказывается, актуальности он не утратил, разве что ездил бы сейчас герой не на «Жигулях».
Жанна Зарецкая, Фонтанка. ru
У географа нет зазора между «внутри» и «снаружи», между тем, кем он был или мог бы быть, и тем, кем является, — что отличает его даже от собственной жены в блистательном исполнении Елены Лядовой, которая одним презрительным изгибом рта играет целую судьбу. И здесь же — главное отличие от позднесоветского экзистенциального кино, которому почтительно поклоняется «Географ»: Янковский-Даль-Басилашвили всегда играли дистанцию, просвет между нынешней потерянностью и недостижимым идеалом, выпадение из окружающего мира с его лживой механикой, от которой хочется то выть, то пить. Географ же и воет, и пьет вполне в согласии с бытовым блядством и пьянством, которое его окружает; единственное, что вызывает у него (не слишком явный, впрочем) протест — мелкое политмошенничество на ниве пермского культурного проекта, которым промышляет его друг-одноклассник (еще одна точная деталь, вроде узора обоев, в которой безошибочно узнается место и время действия). Хочется увидеть в нем тоску по прошлому, которое потеряно, или идеалу, который недостижим, но его страдание — не от того, что «все совсем не то» или «все не как у людей», это страдание вообще, ни по чему, и в общем, довольно веселое такое страдание.
Юрий Сапрыкин, Афиша-Воздух
Помимо вымученных выпускниками ВГИКа историй у нашего кино в последние двадцать лет было много объективных проблем, главная из которых — весьма условное качество; критики на него часто закрывают глаза, просто от радости, что эти фильмы хоть как-то, но существуют. И как только индустрия худо-бедно обросла мускулатурой, как только кинематограф восстановился до среднего советского уровня, мгновенно появился фильм о том, кого нельзя называть (интересно, что победитель «Кинотавра» зарифмовался с победителем Каннского фестиваля: ведь «Жизнь Адель» не про долго ***** синеволосых женщин, а, скорее, про то, что не всем обязательно надо становиться писателями и художниками, кто-то должен оставаться учителем). «Географ» Велединского — это какой-то другой вектор русской жизни, которого годами не было видно. Это интеллигент, который не вписался (и здесь принципиальное отличие от исходной книги Иванова — она была про девяностые, про слом формаций). Это провинция — не Сайлент Хилл, проглотивший оперную певицу из «Юрьева дня» и братков из «Бумера», и не проекции фестивальных конъюнктурщиков, а просто мир людей, которые здесь живут, иногда оглядываясь на Москву, но по большей части ее не замечая. Это перевернутая пирамида Маслоу — сначала надо Пушкина почитать, а уже потом выяснять, будет ли сегодня обед (Служкин цитирует Пушкина постоянно, почти маниакально, перекладывая даже на рэп; так же маниакально он увлечен разглядыванием своего мира, то есть, попросту говоря, краеведением).
?Мария Кувшинова, Сеанс
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино