Геккон и горящая птица
Мечты, мечты.
А чем еще человек отличается, скажем, от дельфина? Только абстрактным мышлением и планами. У человека есть будущее. Ночью мы ложимся спать и более-менее знаем, что будем делать завтра. Некоторые из нас могут заглянуть вперед на месяц, год, даже пять лет. Оптимисты. Мечтают правительства, составляющие бюджет, и космические агентства, планирующие запуски на пятилетки вперед. С другой стороны, а чем дельфины хуже? В шестидесятых один противоречивый теоретик нейробиологии и сенсорной депривации с погружением в темные воды под ЛСД Джон Лилли считал, что китообразные сами по себе цивилизация не меньше человеческой, но мечты их слишком возвышенны, чтобы им вняли те, у кого вместо хвоста ноги. Как говорится, спасибо за рыбу и всего хорошего!
Возможно, совсем скоро мы тоже станем беспредельно мудрыми. Если еще не стали.
Хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах. Будущее из будоражащей темы для разговора как-то незаметно превратилось в собрание однообразных анекдотов («Как молоды мы были, как верили в себя…»). В 1960-х, 1970-х или 1980-х годах кто мог бы представить на полке в книжном магазине томик с названием «Что день грядущий нам готовил»? Сегодня футуризм — это ретро. Когда-то человечество было оптимистично, или пессимистично, или меланхолично, оно могло верить, надеяться, бояться; глаза горели то ужасом, то интересом. У человека хватало сил обсуждать повороты рек, термоядерный синтез, революцию в трансплантологии, освоение планет Солнечной системы. Школьники младших классов знали, как называется ближайшая к Земле звездная система, и обсуждали: так ли это в самом деле далеко — четыре световых года? Теперь нас хватает только на то, чтобы устраивать ревизию уже предсказанным чудесам, которые так и не произошли. Философы замкнули историю — что Ницше, что Дугин, что «настоящий детектив» Раст Коул, все предпочитают движение по кругу, — а мы полюбили ковыряться в несбывшемся, ретроспективно отрезвляя свою фантазию. Прошлое — идеальный свидетель обвинения против грядущего, самого непостоянного, эфемерного, сомнительного из времен. Доказательства можно предъявлять бесконечно: почему так смешон атомный асфальтоукладчик, показанный в середине шестидесятых на помпезной выставке «Футурама» (предназначался для закатки в асфальт джунглей Амазонии)? Во что превратила его за полвека инфляция мечты?
Писать о будущем, которое мы потеряли, просто. Посетовать, что не срослось. Утереть слезы. Космическая гонка сошла на нет. В 2001 году мы не отправились к черному обелиску, так и не построили базу на Луне. Когда на Марсе будут яблони цвести? Судя по скептическим реакциям на вечные задержки в испытаниях новейших ракет-носителей «Ангара» или по смешливым новостям о потерянных Роскосмосом на орбите гекконах (у нас теперь еще что-то не то с масштабами; представьте себе, если бы Боуи пел: Ground control to gecko Tom…), космос теперь совершенно неинтересен. Даже если мы очень хорошо делаем вид, что это не так. И в то же время: 1058 добровольцев прошли первичный отбор голландской компании Mars One, которая намеревается отправить людей на это небесное тело в 2023 году, устроив из полета реалити-шоу. Из них 52 россиянина. Даже без этих отважных парней (очень может быть, что проект окажется пустой телевизионной выдумкой) красная планета никогда не была ближе: уже год по Марсу бродит печальный вездеход Curiosity, который грустно инстаграмирует пустыню камерой высокого разрешения. В самом инстаграме зрителей не так много (подписчиков чуть больше двадцати тысяч). Миллионы просмотров набирают разнообразные конспирологические видео, разбирающие некоторые снимки марсохода. Что в любом случае на порядок меньше, чем у мультсериала «Барбоскины».
О космосе продолжают мечтать фрики, гики (последних много, но вряд ли они ради реального Марса оторвутся от Xbox), а также деятели российской политики (хотя очевидно, что условный Рогозин, воспевая будущее Роскосмоса, обращается прежде всего к нашему славному прошлому) и кинематографисты. О последнем оплоте мечты в связи со спецификой журнала нужно сказать отдельно. Самый технологически продвинутый, мощный космический фильм последних лет, «Гравитация» Альфонсо Куарона, однозначно трактует космос как пространство враждебное и несоразмерное маленькому, теплому современному человеку. Начав с разрушения телескопа Хаббл (главное земное окно в глубокий космос), автор дает своему зрителю комфортабельную возможность насладиться сперва беспомощным вращением одинокого белого скафандра в холодной тьме, а затем крушит одну космическую станцию за другой. Хэппи-энд «Гравитации» — вовсе не открытие новой страницы в истории изучения мира: напротив, он удачно закрывает тему «последнего рубежа», возвращая астронавта с дальнего форпоста в родные пенаты. Гигантская ящерица Сандры Буллок выползает на тропический берег. Космический младенец Кларка и Кубрика возвращается в материнскую утробу. Что с этим космосом делать? Человеку сегодня невдомек. В другом, куда более беспомощном фантастическом фильме «Элизиум» звездная тьма становится прибежищем капиталистических негодяев: орбитальная станция — утопия, похожая на искусственный атолл в Арабских Эмиратах, — это не ворота в смутный мир будущих технологических прорывов, коренным образом изменяющих человеческую природу, а всего лишь арена старомодной классовой борьбы. Бедные будут беднее, богатые богаче — вот и все будущее, которое нам грозит. Роботы будут проверять билеты в городском транспорте.
В своих фантазиях мы стали осторожны, как потерявшиеся дети. Мы оглядываемся назад. А не вернуться ли, пока свет еще не скрылся за поворотом? Нам не хватает (и порой кажется, слава Богу, но как-то жаль) беспечного модернистского размаха. Мечты и воли, которыми так свободно распоряжались наши предки. В 1950-х годах инженер Эдвард Теллер предлагал направленными ядерными взрывами прокладывать каналы (например, дублер Суэцкого), а чуть позже — построить таким же образом искусственную бухту на Аляске. На киноэкране радиация его мысли породила Годзиллу. Сегодня так не пошалишь: откровенно безумные планы не вынашивают даже кинозлодеи. На повестке дня хайтек-посредственность и бытовое занудство, над действительно масштабными проектами вроде термоядерного синтеза давно работают проверенные сверхлюди из прошлого: Железный человек и Бэтмен. Все под контролем. Все учтено.
Будущее, в котором мы живем, не пугает и не завораживает. Оно умиротворяет. Нам не грозят ни летающие машины, ни летающие скейтборды: двигатель внутреннего сгорания и колеса, несмотря на существование Илона Маска, остаются на вершине транспортной пирамиды. Мы не строим какие-то принципиально новые города: сегодняшние мегаполисы не так уж сильно отличаются от городов пятидесятилетней давности, несмотря на злоупотребление словом «урбанистика» и любовь к красивым картинкам. Нам удалось избежать восстания роботов. Потому что их просто нет. А те, что есть, только и делают, что подсказывают, на какую улицу свернуть. Все завоевания нашего будущего непринципиальны. Нерв перемен в них едва ощутим. Боюсь, даже тем, кто, как и я, неустанно ждет, когда же будет достигнут момент технологической сингулярности, и наноботы начнут воплощать в жизнь самые смелые грезы, благоустраивая человеческие тела и земные ландшафты, прогресс сулит разочарование. У наноботов мечты маленькие.
Век назад медицину трясло от открытий гораздо сильнее, чем сейчас. На рубеже XIX–XX веков среднестатистический срок жизни человека увеличился почти на треть. Но произошло это, не благодаря технологиям, а благодаря одержимости переменами. Вере в то, что завтра лучше, чем вчера. Хирурги просто начали мыть руки, прежде чем вскрывать ими пациентов. Поверили в невидимых микробов и санитарию. Ощущение осязаемого будущего вообще редко связано с благоустроенностью и технологической продвинутостью текущего момента. Скорее, оно сродни святой убежденности, вере в рассвет несмотря на окружающую тьму. Именно поэтому дыхание грядущего особенно явственно ощущается не в трехмерной сказке Куарона, а в минисериале Стивена Содерберга «Больница Никербокер». Свою историю о хирурге в 1900 году Содерберг начинает с влажного мрака китайского опиумного притона, чтобы под космическую музыку Клиффа Мартинеса вывести главного героя в утренний город. Медленно прокатить его по гудящим улицам в больницу, где совсем скоро зажгут электрические лампы. Будущее и есть этот врач, который говорит на похоронах своего отчаявшегося коллеги: «Я не буду стоять на месте», утоляет настоящее кокаином и режет его по живому. Каждая концепция будущего — это попытка прорваться за горизонт, линию, которой, как известно, на самом деле не существует. Да, завтра тоталитарно и смертельно, и потому даже сегодня в нашем мире скругленных углов и удобных интерфейсов над экологически безопасной солнечной электростанцией «Айванпа» горят птицы. Завтрашний день убивает.
Только вперед.
