Живее смерти — Мартин Лютер Кинг и Жюль Дассен
В США продолжаются беспорядки, спровоцированные убийством Джорджа Флойда. Вторник стал днем протеста против полицейского насилия и расизма в интернете под хэштегом #blackouttuesday. Мы публикуем материал из 68-го номера «Сеанса», в котором Денис Рузаев рассказывает об истории пятидесятилетней давности — реакции на убийство Мартина Лютера Кинга и его последствиях, фильме Жюля Дассена «Под нажимом» и сути лозунга Black Lives Matter.
СЕАНС – 68
Действие снятого в 1968-м политического триллера «Под нажимом» (Uptight) Жюля Дассена и Руби Ди[1] начинается спустя четыре дня после убийства Мартина Лютера Кинга. Его герои, ячейка черных революционеров из Кливленда, совершают налет на оружейный склад. Вооруженный конфликт видится персонажам единственным адекватным ответом на выстрелы в Мемфисе. Протагонистом «Под нажимом», впрочем, выступает не один из бунтовщиков — а отчисленный ими из своих рядов Тэнк (Джулиан Мэйфилд), пьющий безработный увалень, уже отмотавший за активную политическую позицию тюремный срок.
Тэнк вслед за Кингом придерживается идей ненасильственного сопротивления, и в этом суть конфликта: герой разрывается между лояльностью товарищам-милитантам и неспособностью поддержать их вооруженную борьбу. Кульминацией этой истории овладевающего героем безумия становится душераздирающая сцена в развлекательной аркаде с залом кривых зеркал. Так, наверное, могла бы сложиться судьба самого Кинга, не будь он убит в апреле 1968-го.
Эта неизбежная рифма тем более парадоксальна, что именно убийство Мартина Лютера Кинга дает отсчет сюжету «Под нажимом», провоцирует его — как и реальные восстания по всей стране, как и радикализацию черного активизма, как и принятый несколько месяцев спустя Акт о гражданских правах[2]. За ними последуют и перемены в американской политике, как минимум на уровне риторики (в 1976 году февраль повсеместно станет Месяцем черной истории) и репрезентации в органах власти.
Ничего нового в бунтах не было. Еще за несколько месяцев до выстрелов в Мемфисе Линдон Джонсон созвал специальную комиссию, чтобы определить причины восстаний, сотрясавших разные города страны четыре предыдущих года.
Последовавшие за этой трагедией восстания не ослабили, а только усугубили сегрегацию. В том же году президентом был избран Ричард Никсон с идеей «закона и порядка» в основе политической платформы. Программа ФБР COINTELPRO[3] сосредоточилось на черных активистах, за пару лет обезглавив движение за права. Социальные лифты для черного населения и сегодня работают со скрипом, полицейское насилие в отношении черных остается одной из главных американских проблем, а рабство — неизжитым первородным грехом Америки, материалом для той «неотвратимой сети черно-белой взаимности», о которой в свое время говорил Кинг.
При всей концентрированности и судьбоносности событий, которые вместил в себя 1968-й, для черного населения США этот год не стал, да и не мог стать таким водоразделом, каким он послужил во многих других частях света. Ничего нового в бунтах не было. Еще за несколько месяцев до выстрелов в Мемфисе Линдон Джонсон созвал специальную комиссию, чтобы определить причины восстаний, сотрясавших разные города страны четыре предыдущих года. Итоговый доклад Кернера справедливо обрушился на американские институции как таковые, проведя причинно-следственную связь от колониальной эры к Великой миграции 1910-х и появлению первых гетто. Кроме того, бунты не остались явлением из шестидесятых, и затем повторялись: в Майами 1980-го и 1989-го, Лос-Анджелесе 1992-го, Сент-Питерсберге 1996-го, Цинциннати 2001-го, наконец, в Фергюсоне в 2014-м.
Так какую же роль в итоге сыграло убийство Кинга в исторической перспективе? Ответ может подсказать кино. Законченный в 2014 году документальный фильм Артура Джафы и Калила Джозефа «Мечты холоднее, чем смерть» (Dreams Are Colder Than Death) начинается с размышлений и разговоров с заметными представителями черного сообщества о том, как знаменитая речь Кинга «У меня есть мечта» видится и читается в современной Америке. Однако эта рефлексия быстро мутирует в исследование самого феномена blackness (оставим этот непереводимый термин без перевода), черной жизни как таковой, и ее неизбежного контакта с черной смертью.
Именно в этой близости заключается идея, которую иллюстрирует фильм Джафы и Джозефа. Онтологический парадокс черной жизни, — проявившийся уже в тот момент, когда движимый колониальными импульсами белый человек впервые вступил в контакт с черным, провозгласив последнего таковым, — строится на том, что черная жизнь имеет шанс на подлинное осмысление, эффективную реализацию только с точки зрения смерти, а не жизни как таковой. Более того, согласно звучащему в фильме высказыванию профессора афроамериканской истории Сайдии Хартман, жертвенный характер, одноразовая функциональность черных жизней «необходима» для поддержания американской государственности, экономики и комфортной безопасности белого населения (идея эта подтверждается другой документальной лентой — «Тринадцатая» Авы ДюВернэй, доказывающей наследование рабству американской пенитенциарной системы).
Мертвый — закончил свой символический путь, чтобы жить дальше в качестве идеала уже не blackness, но wokeness.
Джафа и Джозеф ищут этому онтологическому парадоксу эстетический противовеc, пытаясь озвучить и показать модальности реализации черной жизни при/под/несмотря на диктат черной смерти. В этом контексте смерть Кинга, его наследие как мыслителя и оратора, также превращается из политического акта в акт искусства, в последний перформанс великого акциониста. Перформанс, который был неизбежен — что хорошо заметно по самим речам Кинга (о не покидающем его предчувствии скорого финала преподобный говорил в том числе и в своем последнем выступлении, за день до убийства) и даже по реакции на его уход. Например, Терренс Малик, тогда еще журналист-фрилансер, в вышедшем через несколько дней после трагедии номере The New Yorker пишет в совместном с Джейкобом Брэкманом и Ренатой Адлер тексте о том, что если убийство Джона Ф. Кеннеди ощущалось громом среди ясного неба, то выстрелы в Кинга казались неминуемыми на протяжении всей второй половины 1960-х: «Смерть доктора Кинга была тем, что, как мы надеялись долгое время, не случится, избежит нас».
Только мученически умерев, Кинг мог довести до конца свою миссию как черного мыслителя, как лица, репрезентирующего все черное население Америки и его незавидную долю. Писатель Кристина Шарп, еще один фигурант фильма «Мечты холоднее, чем смерть», говорит: «Черные жизни — это жизни, проживаемые на поминках», где «поминки» — это англоязычное wake, также проговариваемое Шарп и как «кильватер» (корабля, везущего черных рабов в Америку) и «cлед от отдачи оружия» (стреляющего в черное тело). Сравним wake и woke — пробуждение от безразличия и неразличения социальных проблем, неравенства и несправедливости. Убийство Кинга в этом контексте — акт не смертного засыпания, а пробуждения, пусть не для самого покойного, а для всех, от лица кого он выступает. Живой Кинг мог бы, подобно герою «Под нажимом», сойти с ума. Мертвый — закончил свой символический путь, чтобы жить дальше в качестве идеала уже не blackness, но wokeness.
К сожалению, как показывают трагические судьбы Брауна и Гранта, Кастила и Гарнера, полноценное, универсальное пробуждение по-прежнему требует все новых и новых смертей — более того, эти современные мученики, только становясь таковыми, и получают возможность вообще попадать в поле публичного дискурса. Для нового осмысления жуткого феномена черной жизни все так же, как и во времена Кинга, нужна черная смерть. Рожденное появлением новых мучеников движение Black Lives Matter, то есть, на уровне своего слогана-названия манифестирует не реальность и даже не требование перемен — а недостижимую, невозможную мечту. Трагическая правда же заключается в том, что по-настоящему имеют значение не черные жизни, а черные смерти. Black Deaths Matter.
[1] Звезда «Изюминки на солнце» и «Делай как надо», активная участница движения за права, написала сценарий и сыграла одну из главных ролей.
[2] Акт запретил дискриминационные практики на рынке жилья.
[3] В 2018 году рэпер и режиссер Бутс Райли выступил с критикой фильма «Черный клановец» Спайка Ли. По его словам, прототип героя, полицейский Рон Сталворт, в действительности работал в программе COINTELPRO. — Примеч. ред..
