Аглая Чечот
Аглая Чечот

Этот смутный объект анализа


 

Внушительная монография Джеймса Нэрмора «Кубрик» — первое русскоязычное издание о создателе «Бомбы», «Оболочки» и «Апельсина»: кубрикианцы — в очередь! Обширный фактический материал, умелое нарратологическое шунтирование, пестрящая проблемными подзаголовками библиография, обнадеживающий профессорский тон; претексты, контексты и подтексты — все на своих местах. Тем, кто изучает киноискусство Стэнли Кубрика не кустарным интуитивным методом, а по всей науке, теперь есть, на что ссылаться в своих дипломах и диссертациях. Этот почти покадровый отчет о Кубрике за авторством американского компаративиста как будто создан для того, чтобы стать идеальным ликбезом для «высшей школы» — неслучайно самой верной публикой режиссера всегда была университетская богема. Видимо, поэтому именно книга Нэрмора и была выбрана издательством Rosebud среди кипы авторитетного киноведения, понаписанного о немногословном лунатике, последнем «смотрителе маяка» предмиллениумной эры, осевшем на зависть всем голливудским батракам с кошками в пенатах Эббл Мид.

Структура книги как будто классицистически проста, но при этом не то, чтобы логична. Начав главу «Пролог» («Последний модернист») с традиционного биографического очерка, в котором пунктирно описывается превращение Кубрика из внештатного фотографа журнала Look в режиссеры, Нэрмор, вдруг нарушая хронологию, переходит к истории его взаимоотношений с индустрией, а затем и вовсе огорошивает читателя опусом «Эстетика гротеска», посвященным, если говорить старомодно, константе художественного мира. Дальше идут ровные, словно черные обелиски, главы, каждая из которых представляет собой разбор строго одного фильма. Вступление, впрочем, указывает на то, что Нэрмор не слишком уверен в том, о ком он пишет: не желая наступить кому-нибудь на больную мозоль, он обходит стороной темные места. Отправив злополучный «еврейский вопрос» в биографическую главу, а проблему «независимости» Кубрика в главу об индустрии, он как будто скоропалительно разделывается со своими сомнениями. Во всяком случае, перейдя к анализу конкретных фильмов и обретя ясные цели, критик начинает держать иной темп: здесь он чувствует себя как рыба в воде. Хотя названия глав, посвященных фильмам, неравноценны: одни претендуют на некий сложный смысл («Нет другой страны кроме сознания»), другие — скорее тянут на каламбур («Шедевр синемазлографа»). Концептуалистом автора не назовешь, он просто считает нужным добросовестно рассказать о режиссере, которому сам черт не брат. Может быть, и хорошо, что Джеймс Нэрмор не прячет за пазухой интеллектуальной бомбы: у его героя Стэнли Кубрика и без того хватает взрывных механизмов.

Cтэнли Кубрик на съемках фильма 2001: Космическая одиссея, 1968

Мы узнаем о нем исключительно из его фильмов. «Кубрик» не та книга, из которой можно вычитать о том, кого режиссер ел на завтрак. Нэрмор не выходит за рамки официального послужного списка: уроженец Бронкса, воспитанник нью-йоркских артхаусных кинотеатров и Музея Современного искусства, первый автор независимого послевоенного американского кино, перфекционист — nothing personal. Кубрик для Нэрмора прежде всего — мастер, а уже во вторую очередь чудак, фанатевший от канцелярских товаров и мечтавший открыть наполненный ими ностальгический музей. Как всякий благонадежный ученый, Нэрмор разделяет жанр «ЖЗЛ» и академического исследования, не пытаясь размыть грань между готовым продуктом и породившей его жизнью. Всего пара слов о том, что всем замыслам Кубрика предшествовала мегаломанская работа собирателя и архивариуса (для эпопеи про Наполеона он нанял полк оксфордских аспирантов, днями и ночами корпевших над составлением подневной биографии императора). Нереализованные проекты Кубрика вроде «Арийских документов», которые высосали все соки из его домашних, и вовсе остались за кадром: в книгу вошли лишь те труды, которым полагались титры производящей компании. То есть, до определнной степени перед нами история купированного Кубрика — Кубрика без тех самых драгоценных коробок, в которых хранилась вся его жизнь — от образцов индонезийских растений до схемы шаттла. Перетряхнув одну такую коробочку с ее бесценным барахлом, о Кубрике можно было бы узнать куда больше, чем из всех монографий вместе взятых, но такой портрет не входит в задачи автора.

Анализ Нэрмора можно с чистой совестью назвать блестящим, его искренняя любовь к герою исследования не подлежит сомнению, грамотность обезоруживает, а стремление деконструировать штампы и разрушать клише достойно всяческих похвал, но ни разу на страницах своего трехсотстраничного элабората автор не задается вопросом о том, почему так непохожи эти фильмы, каждый из которых, оторвавшись от своего создателя, стал совершенной «вещью в себе». Пообещав во вступлении «обойти популярную тенденцию рассматривать Кубрика как „холодного модерниста“, мыслителя, транслировавшего определенный мэсседж», и рассмотреть его как «человека страстей», автор написал книгу, которая фактически убеждает нас в обратном. Перед нами гениальный комбинатор, чуткий стратег, профессиональный читатель, интерпретатор, наконец, просто очень умный и смелый человек, а не странный мальчик, умевший одинаково любить сентиментального Цвейга и футурологические прогнозы, не сгусток желчи, крови и эфира. Кубрик — этот монстр самоконтроля — был зачат и выращен не в стерильной пробирке научно-технической революции, а в старинной алхимической реторте, из веществ и сущностей, которым вряд ли доверится позитивистская наука. Из вальса «Голубой Дунай» и потных вьетнамок, сусальной мишуры светских салонов и окровавленной костной муки доисторических приматов, из космической неги невесомости и тяжелого сапога скинхеда, из туманной дымки парков Сан-Суси и сортирного запаха морпеховской учебки, из животного ржача раздухарившегося ковбоя и невыносимо нежной похмельной улыбки Кидман. Из устремленности в будущее и, может быть, еще более сильного устремленности в прошлое. Он не был своим парнем. Он не был ни прирученным интеллектуалом, ни старым добрым великим режиссером.

В его фильмах тело является источником ужаса, обуздать который можно только насмешкой, радикальным юмором (вероятно, поэтому его картины всегда имели успех у эстетствующих юношей и молодых мужчин).

Последним словом, которое он произнес с экрана, было fuck. Но странно было бы ставить в упрек Нэрмору то, что он тут же не последовал этому совету.

Коробки Стэнли Кубрика. Реж. Джон Ронсон, 2008

Книга «Кубрик» дает несколько обманчивое представление о том, что произведение искусства можно собрать просто, как кубик рубика, при наличии лишь эрудиции и терпения. И все же свое дело автор и издатели сделали. Это первая и главная переводная книга о Кубрике, и она рекомендуется к прочтению всем, кто берет на себя смелость препарировать его слепленный из крови и звездной пыли, грозящий взрывом макрокосм. Положившись на одну лишь методологическую тщательность и избегнув пассажей «на разрыв аорты», Джеймс Нэрмор незаметно приходит к весьма противоречивому выводу:

Четко продуманное представление странной, пугающей энергии типично для Кубрика, но в интеллектуальном отношении его картины отражают скорее не целостное мировосприятие, а своеобразную траекторию, взаимодействие социальных, технических и эстетических интересов режиссера с историческими силами… В его фильмах сложно усмотреть четкую политическую позицию. Картины Кубрика, снятые в период Карибского кризиса, войны во Вьетнаме и усиливавшегося реакционного характера политики Соединенных Штатов, выражают либеральные, либертарианские, анархические и, в некоторой степени, консервативные взгляды. Можно даже сказать, что консерватизм преобладает, поскольку утопическому идеализму в его фильмах почти нет места.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить