Конвой, иди за мной
«Это не гражданка. Это Москва. Здесь все наоборот», — учил сержант Чахлов дембеля Ремизова: герой дебютного фильма Алексея Мизгирева «Кремень» вырос в Альметьевске, а после армии примерил форму московского милиционера. Столица встретила его жестко, но отмороженность альметьевского пацана была страшнее и крепче любого зазеркалья. «Твердость не тупость», — отвечал Ремизов на загадки мегаполиса-сфинкса и проламывал путь головой. В «Конвое», третьей картине Мизгирева, герои, опять облаченные в форму с погонами, вновь навещают златоглавую. Офицер военной комендатуры по имени Игнат и сопровождающий его сержант идут по следу дезертировавших солдат. Те прихватили из части казенные деньги и утекли в сторону Кремля — в центр воронки, притягивающей силовые потоки страны.
У сержанта здесь то же, что и в «Кремне», лицо актера Дмитрия Куличкова, разве что в службе его армейской меньше мерзости, чем в милиции. Играющий Игната Олег Васильков два мизгиревских фильма назад был одет в форму бойца ОМОНа и сторожил с пулеметом наперевес вход в подпольный публичный дом.
Москву, в которую попадают герои сурового сценариста и режиссера, златоглавой на самом деле не назовешь, а вместо глагола «попадают» просится какое-нибудь более крепкое словцо. Московские маршруты в фильме ограничиваются преимущественно теми зонами, которые зрение жителя, обывателя, туриста обычно старается исключать. Вокзал, отделение милиции, потом уже полиции, стройка, притон, промзона, общага, опять вокзал, причем не парадная его часть, а сортир. В сортире Ремизов знакомился с московскими органами обеспечения правопорядка. В сортире заставляет отжиматься сержанта Игнат.
Такую Москву, город-двойник, можно найти, сойдя с привычных троп, сделав шаг в сторону промзон или домов в шаговой доступности от нулевого километра, где на казарменном положении живут лишенные нанимателями паспортов строители. Этот город не печатают на открытках, но он вполне мог бы появиться на страницах мрачного комикса, графического романа. Так Нью-Йорк превратился когда-то в Готэм-сити, так устроен «Город грехов». И населяют его, соответственно, не простые милиционеры, бандиты, проститутки, гастарбайтеры, военные, а нарисованные резкими штрихами обитатели сумеречной зоны. Они кружат фильм за фильмом по спирали и уходят на самое дно, чтобы оказаться на вершине опрокинутой пирамиды.
Кружение фиксируется на всех уровнях. Повторяются ключевые реплики-формулы: «Помогай мне простить тебя» в «Кремне»; «Где ты брат мне, мусор?» — в «Конвое». Возвращаются мизгиревские артисты. Между «Кремнем» и «Конвоем» был «Бубен, барабан», где Куличков играл лжеморфлотовца, а Васильков — брата главной героини. Последний был тезкой капитана, появлялся эпизодически и никак не мог понять, что к чему, а в финале уходил в сторону горизонта. Теперь обновленный Игнат сам обвиняет в непонятливости окружающих: «Нет, ты не понял», — повторяет он раз за разом, добиваясь от реальности повиновения.
Выпускник философского факультета Томского университета и ученик Вадима Абдрашитова, Мизгирев настойчиво поверяет метафизику духа материей и действующими на нее силами. Он испытывал человеческий материал на прочность в «Кремне», играл в верю-не-верю в «Бубне, барабане», теперь вот обивает болевые пороги. Игнат раз за разом отключается в приступах мигрени и опускает голову под струю горячей воды, но на каждом медицинском осмотре вступает с врачами в упрямый диалог: «Здесь больно?» — «Здесь? Здесь не больно». — «А где больно?» — «Нигде не больно». Это продолжение ранее заведенного разговора. «Теперь кругом ворье — никому не больно», — обрушивался в «Бубне, барабане» на окружающую действительность моряк-правдолюб с темным прошлым, а его настойчиво пытались сплавить куда подальше. То есть в Москву.
Вырваться из плена железобетонных конструкций непросто, если вообще возможно. Слабости и человечности они не прощают. Спасает, да и то временно, только сверхчеловеческая воля, нечувствительность кремня к боли. Кусок камня носит во рту солдатик-беглец Артем. Он противоположен Игнату, но с болью состоит в не менее сложных отношениях: он ее собиратель. Дебютант Азамат Нигманов, заслуженно получивший за эту роль приз фестиваля «Кинотавр», играет пластичного, пронзительного, осколочного человека-птицу. Он каркает сказочным вороном, но люди давно живут не в мифологическом пространстве, а по тюремным понятиям, и принимают его за петуха.
Новый для Мизгирева герой — словоохотливая жертва, осознающая свое положение в мире. Здесь говорят так, словно «пузыри» комикса заполнял Андрей Платонов: «Во мне беспредела нет», «Хорошая рука — хорошо». Но на агрессию языка и жестов добрый мудрец-простак, Ходжа Насреддин наших дней, отвечает анекдотами-притчами. Он верит в то, что смех и боль несовместимы, но когда ему наконец удастся рассмешить собеседника, это будет очень страшный смех. Такой слышал герой одного романа о Москве: он надеялся дойти до Кремля, но всегда выходил к вокзалу. За смехом следовала боль. В Москве все по-прежнему наоборот, и боли здесь столько, что никакому ворону с камнем во рту не замолчать ее и не заговорить.
Читайте также
-
Дело было в Пенькове — «Эммануэль» Одри Диван
-
Лица, маски — К новому изданию «Фотогении» Луи Деллюка
-
Высшие формы — «Книга травы» Камилы Фасхутдиновой и Марии Морозовой
-
Школа: «Нос, или Заговор не таких» Андрея Хржановского — Раёк Райка в Райке, Райком — и о Райке
-
Амит Дутта в «Гараже» — «Послание к человеку» в Москве
-
Трепещущая пустота — Заметки о стробоскопическом кино