Интервью
Василий Степанов
Василий Степанов

«История одного назначения»: Небо цвета дождя


Авдотья Смирнова. Фотограф Владислав Кобец

В центре «Истории одного назначения» — малоизвестный эпизод биографии Льва Толстого. Выступление писателя защитником на военном суде, который рассматривал дело ударившего своего ротного командира писаря Шабунина. Заступиться за подсудимого, которому по закону грозила смертная казнь, Толстому предложил один из молодых офицеров полка, Григорий Колокольцов, гостивший в Ясной Поляне на правах старого знакомого семьи Берсов. Он же вошел в состав «тройки», которая должна была вынести приговор по делу.

— …У меня впервые будет фильм, где в титрах написано «основано на реальных событиях». Всю жизнь мечтала.

— Почему?

— Не знаю, почему, но меня прет прямо. Всем, кто знает нашу историю, кто в курсе, будет интересно. Они оценят, сколько там всего придумано. Не в сторону — переврать, а в сторону — обострить. Есть несколько выдуманных персонажей, какие-то акценты, может быть, смещены. Басинский хвалил речь Толстого на суде, а мы с Аней [Пармас, соавтором сценария — Примеч. ред.] ее придумали от первого до последнего слова. Хамская задача — написать текст за Льва Николаевича. Но, в основном, это совершенно документальный случай.

— Но не то, чтобы самый известный эпизод из жизни Льва Николаевича Толстого… Как на него вышли?

— Это долгая история. Мы с семейством были на Камчатке, отдыхали. Я читала книгу Паши Басинского «Святой против Льва» [«Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой. История одной вражды». — Примеч. ред.]. В ней есть глава «Спасти рядового Шабунина», в которой рассказан случай с писарем, ударившим офицера и пошедшим под трибунал. А военная часть находилась под Тулой, рядом с Ясной Поляной, и так вышло, что Толстой стал защитником этого несчастного солдата. У Басинского в книге глава занимает от силы страницы три. Я ее прочитала и вроде бы пошла дальше читать. Но вдруг обнаружила, что так или иначе к ней возвращаюсь. Перечитываю — раз, второй, третий… Не могу от нее оторваться. Показала мужу: «Вот мое следующее кино». Он прочитал эти три странички, но как-то не понял: «История, конечно, поразительная, но где же тут кино?» А я ему толком объяснить не смогла, хотя меня случай Шабунина совершенно заворожил. Настолько, что я прямо с Камчатки позвонила Басинскому, который меня тут же начал отговаривать: «Зачем вам это? Мрачнейшая история, а у вас такие легкие, лирические фильмы…» Ему я тоже объяснить ничего толком не смогла, но договорилась, что он будет соавтором сценария, и подписала еще Аню Пармас.

— Как же все сдвинулось?

— Пока Басинский с Пармас писали первый драфт сценария, у меня состоялась встреча с Сельяновым. И вот он все понял сразу по моему пересказу: «Конечно, делай». Но история долго не давалась в руки. Мы с Пармас работали в итоге год. Было четыре варианта сценария. Начало уже казаться в какой-то момент, что ничего не выйдет: либо история не поддается кино, либо это мне она не поддается. Не хватает мозгов, дарования…

 

 

— Почему? Яркий случай, судебная драма, герой такой мощный…

— Да, событий, кажется, полно. Но мы с самого начала хотели, чтобы была история все-таки не про Толстого. Это не фильм про Толстого. Хотя понятно: когда ты впускаешь в сюжет фигуру такого масштаба как Лев Николаевич, его трудно превратить в героя второго плана… И в то же время мы не хотели, чтобы это была история про писаря Шабунина. Да, конечно, суд над ним — большое событие, но не про него. В «Истории одного назначения» заложена очень странная драматургия. Этот фильм должен был начинаться про одно, продолжаться про другое, а заканчиваться совсем про третье. История должна была захватывать так, чтобы ты не понимал, куда все выйдет. И это никак не получалось. Мы с Пармас бились головой о стену. Причем совершенно буквально: у нас была стена, на которой мы выклеивали эпизоды стикерами — наша «стена плача». Сидим перед ней, видим — событий полно, а конструкции нет. Только потом до нас дошло, что вообще-то история не про суд, не про Толстого и его подзащитного Шабунина, а про поручика Гришу Колокольцова. Что должна быть история взросления и разочарования молодого человека, по сути, история первой любви. Его любви к Толстому — любви не в эротическом смысле, а в эмоциональном. Той любви, которой мы можем влюбиться в своего учителя, старшего друга или подругу. Того состояния, когда ты покорен каким-то человеком и хочешь только одного — нравиться ему. А потом все рушится. Как рушится всякая первая любовь.

Я к этому пониманию пришла странным путем — слушала пропущенный почему-то альбом Гребенщикова «Архангельск». В нем есть такая песня — «Небо цвета дождя». И вот я залипла на ней, прослушала раз сорок. Пармас тоже залипла. У меня картинки для кино часто возникают под музыку. Так «Дневник его жены» вырос, страшно сказать, из одной песни «Агаты Кристи». После «Неба цвета дождя» мне стало казаться, что я начинаю понимать, какой будет эта история Гриши Колокольцова — история про него, но не только про него и не столько про него. И мы написали за месяц или полтора то, что не могли написать до этого почти год.

— Из Гриши в итоге получился страшно современный герой…

— А они все там современные, совершенно современные люди. Мы с самого начала сказали себе, что это абсолютно современный сюжет: вот интеллигенция, вот госмашина. Там, где нужна просто продуманная придворная интрига, мы произносим пламенные речи и пишем открытые письма. Лучший слоган для картины — бессмертное высказывание Черномырдина: «Хотели как лучше, получилось как всегда». Ведь пылкий Лев Николаевич тоже не лучшим образом себя показал в этой истории о благих намерениях и высоких желаниях, которые терпят абсолютнейшее фиаско.

— А что вашему Толстому пришлось по сердцу в Колокольцове?

— Я думаю, свежесть чувств, энергия юности, веселость какая-то. Желание все изменить. Этот юношеский замах: сейчас мы возьмемся и все перестроим. Что еще нас прельщает в наших младших друзьях? Мы узнаем в них самих себя и сочувствуем тому, что им предстоит узнать о себе самих.

 

 

— Хочу про Льва Николаевича спросить: трудно с ним было? Он из всех наших классиков кажется самым противоречивым, неуместным и одновременно абсолютно сегодняшним. Не случайно его записные книжки растащили на паблики «ВКонтакте».

— Да, он действительно как-то всегда на слуху и никак не дается. В какой-то момент мы с Пармас просто напрямую ему взмолились: «Дорогой Лев Николаевич, ну что же ты вредничаешь! Все равно же про тебя снимут картину. Если не мы, так кто похуже. Ну помоги же нам!» Надо сказать, что через день пошел текст. Мы много читали дневники Толстого, пытались его найти. А как его найдешь?

— Он у вас совсем молодой человек…

— Да, ему 38 лет. Не тот старец, к которому мы все привыкли. Еще не случилось духовного перелома, он вполне себе еще стяжатель, хочет разбогатеть, пускается в самые разные хозяйственные авантюры. То разводит цикорий, то собирается солить свинину. Все эти предприятия потерпели крах, за исключением яблоневых садов, которые живы до сих пор. Сегодня Толстой для нас — родитель всех наших рефлексий. Но когда вчитываешься в его дневники, поражает глубина той духовной работы, которую он ведет с самого раннего возраста. Вечно недоволен собой, постоянно ставит перед собой каких-то немыслимые задачи. Первое переживание — что за гигант! Как же он в себе ковырялся! Отодвигаешься немного и понимаешь, что ко всему прочему это был человек колоссальной гордыни. Себя самого он судил совершенно особым, библейским судом. Знал, что он особенный. Очень большой, очень сложный человек. Когда мы его нащупывали, поняли, что ключ к образу — сочетание эмпатии, бешеного темперамента и столь же бешеного эгоизма.

— Как искали артиста на роль?

— Вопрос «кто будет играть Толстого?» волновал всех, включая и Сельянова, который, уже прочитав последнюю версию сценария, сомневался, что такой артист найдется. А нашла я его в «Гоголь-центре», куда пошла на спектакль Кирилла Серебренникова «Обыкновенная история». Очень хороший спектакль, замечательное прочтение романа. В трех крохотных эпизодах там был артист, имя которого я тут же начала искать в програмке. Оказалось, это Евгений Харитонов. Прямо оттуда позвонила Пармас, говорю: «Похоже, я нашла Толстого». Потом сделали пробы, поговорили, утвердили. Были читки, разборы. В какой-то момент закралось сомнение, казалось, что Женьку куда-то не туда несет… Какой-то чеховский интеллигент у него получается, а ведь это должен быть Толстой! Он же другой совершенно. И я советовалась с Кирой [Серебренниковым], который еще был на свободе, спрашивала у него совета. Но уже в Ясной Поляне все склеилось. Поймали. По фотографиям того времени, кстати, видно, что Женя еще и фантастически похож на Толстого. Никакого пластического грима, только просто парик. И очень хорошо сложился их дуэт с Ирой Горбачевой, которая сыграла Софью Андреевну.

 

 

— Там все-таки у них еще романтический период…

— Лев Николевич с Софьей Андреевной прожили вместе сорок лет. И примерно тридцать у них был романтический период. Я других таких браков не знаю. Да, был тяжелый период в финале, но представления о том, что они все время собачились, несколько преувеличены. До появления в их семье Черткова это были грандиозные отношения. Софья Андреевна была выдающейся женщиной. Яркой, умной. Владимир Толстой, которому я давала читать сценарий, хвалил как раз то, что она получилась именно такой. Они должны были быть именно такими — молодыми, красивыми, и при этом странными. Вот у Харитонова абсолютно бешеные глаза. А Горбачева странная. И вместе они представляют собой совершенно удивительную пару. У Жени это первая главная роль, у Иры была «Аритмия». Это я ее Боре посоветовала. Нашла в «Инстаграме» и, когда Хлебников искал Катю, я ему Горбачеву предложила. Он сначала говорит: это же клоунесса. Да, но какой диапазон! При таком диапазоне человек может все. Актрис других было много, но Ира убрала всех. Боря, кстати, мне в ответ на Горбачеву Филиппа Гуревича посватал, который играет писаря Шабунина.

— Как снимать современную историю в XIX веке?

— Было важно не играть в XIX век, в эту всю «лит-ру». Я ненавижу такое ощущение: как будто XIX век от нас на том же расстоянии, что и Каменный. Он совсем рядом. Чтобы поймать это ощущение, мы с артистами делали этюды за границами нашей истории. У нас в картине, например, есть финал взаимоотношений Татьяны Андреевны Берс [младшая сестра Софьи Андреевны] и старшего брата Льва Толстого — Сергея Николаевича, и вот мы придумали такой этюд: Лев и Соня ложатся спать, а перед сном обсуждают, что между Таней и Сергеем что-то не так. Как они будут об этом разговаривать? Долго спорили, как кто и за кого должен переживать, пока я не сказала: нужно играть семью из современного Дагестана. То есть, я не хочу осовременивать, но хочу «прожить» их как сегодняшних людей. Конечно, когда надеваешь на актрису кринолин, у нее неизбежно меняются пластика и походка, но при этом необходимо было сохранить ощущение сегодняшнего воздуха. Они такие же, как мы, и все же не такие.

— Помимо диалогов и актерских реакций есть еще какие-то возможности передать это ощущение?

— Да, конечно. Манера съемки. Мы с Максимом Осадчим придумывали ее заранее. Долго ходили вокруг да около. Во-первых, сразу решили, что у нас будет живая камера, которая все время дышит. Во-вторых, мы много обсуждали непривычную для себя ломаную, неправильную композицию, съемку широкоугольным объективом. Композиция у нас часто заваливается. Кто-то говорит спиной, кто-то — ухом. Ориентировались в чем-то на «Трудно быть богом» Германа, который многое мне дал. Не буквально, конечно, но я пыталась понять, как он делает так, что не понятно, кто говорит, а все-таки понятно. Как создать это ощущение, эффект присутствия? Ведь дело не только в том, как представляет себе XIX век наш родной кинематограф. Есть огромная прекрасная британская традиция, все эти экранизации. Но мне хотелось избежать сливочных оттенков, уйти от теплой, сияющей идиллии. За последние годы в размышлениях об изображении и звуке у меня было два открытия: Герман и «Больница Никербокер» Содерберга. Я пыталась понять, как он смог сделать ретрокартину современной. Как добился ощущения «сегодня».

 

***

Читайте также беседу с Наталией Мещаниновой о фильме «Сердце мира», тоже участнике конкурса «Кинотавр», из журнала «Сеанс» № 67. Купить номер можно в бумажной или электронной версии в нашем магазине.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить