Мешки ворочать
Конец сакральности
С ростом временной дистанции любое событие обращается в комикс. Давным-давно стала территорией расистского фэнтези древняя Русь, петровские новации еще с прасоветских времен невозможны без стилизованной мультипликации и ускоренной съемки в подражание немому кино («Табачный капитан», «Сказ про то, как царь Петр арапа женил»), даже война 1812 года поддается изложению только в жанре «сабля, жженка, три тысячи чертей» — несмотря на то что наполеоновские походы для своего времени были истребительной вселенской катастрофой, а по участию задействованных сторон от Британии до Палестины по вертикали и от Испании до России по горизонтали — полновесной мировой войной, только слова такого тогда еще не придумали. Выход картин «Ржевский против Наполеона» и «1812: Уланская баллада» только закрепляет апокрифический, бухтинный статус времен, окончательно исключенных из зоны реализма. В связи с новейшим уплотнением хроноса и удалением за скобки серьеза почти всего XX века та же участь ждет и самую болезненную и травматическую страницу национальной истории — Великую Отечественную войну.
Гражданская стала поводом для приключенческого лубка еще с поздних пятидесятых. Даже вполне зрелая и устойчивая Советская власть снисходительно не мешала рождению таких авантюрных шедевров, как «Огненные версты» (перенос героев и схемы фордовского «Дилижанса» в Сальские степи 1918 года), «Золотой эшелон» (история угона у Колчака золотого запаса Российской империи, который в действительности был благополучно вывезен от нас мятежными чехами и стал фундаментом новорожденной суверенной Чехословакии), «Срочно. Секретно. Губчека» (изъятие у белых пушного запаса Якутии), «Хлеб, золото, наган» (конвой в столицу республики золотовалютных резервов провинциального банка) и прочих «Своих среди чужих», имевших при запуске красноречивое рабочее название «Полмильона золотом вскачь, пешком и волоком». Проникновение в еще недавно сверхсерьезные сюжеты матово мерцающих слитков, бусиков-диадем и тугих мешочков с золотым песком было первым признаком преображения благородного патриотического мифа в неблагородный развлекательный.
Следом уже шли стрельба по тарелочкам и свечным фитилям, перелет монастырского двора на веревке-лиане и прочий цирк с гусями («Таинственный монах», «Достояние республики»).
Отечественная стоит на пороге разудалой беллетризации. Потребитель, как всегда, молод, не имеет за душой святого, потому к кощунству готов — и только редеющие на глазах протестные группы ветеранов пока удерживают индустрию от сплошного «Гитлер-капута». Новозастойные (они же интеллектуальные) времена только способствуют веселой клюкве, ибо поляризуют знание о мире и снисходительный взаимный снобизм различных групп населения. Спокойные периоды позволяют каждому вволю заняться тем, к чему лежит его душа: в то время как читающее меньшинство наращивает свое понятие о войне до полной непередаваемости на экране, нечитающая масса упоенно делает ремонт, ржет и осваивает рецепты мяса по-аргентински. Чтобы только передать новый уровень военного знания, сегодня каждый должен быть Германом — а Герман у нас и вчера был один, а сегодня ни одного, потомок не в счет; а если б и было много — кто все это будет смотреть? Объемы свободно курсирующей информации о военном быте напрямую подводят потребителя к вопросу: готов ли он увидеть эту правду своими глазами? Трупные ледники санпоездов, куда сваливали заодно и ампутированные конечности, ежедневный пайковый стакан водки на рыло, натуральную бомбежку с хлюпаньем осколков по лужам и людям, ор живьем горящего в танке экипажа, толстый слой экскрементов на дне любой пехотной траншеи, подлинную, а не декоративно-постановочную рукопашную. Продюсерам известно, что выбор фильма в России исстари зависит от женщины, а им природа не велит глазеть на сгорание плоти или удар саперной лопаткой в горло — что сводит вероятность переноса военных подробностей на экран к отрицательным величинам.
Зато веселая акробатика («Главный калибр») или колдовская инфернальщина («Белый тигр») сегодня идут на ура, так что надлежит как можно быстрее избавиться от попыток имитации действительности и честно принять законы развлекательного жанра. И оглядки на живых свидетелей здесь неуместны: ветеранские организации, ратующие за правду, тоже не хотят никакой правды, а хотят романтической чепухи про голых зенитчиц в лесной чащобе.
Да, и это приходится признать: мегабайты информации о настоящей войне потихоньку зачеркивают всю советскую классику. Сергей Бондарчук для военнопленного в «Судьбе человека» слишком упитан. Зенитчицы на краю света не пойми что своими зенитками прикрывают, а шестнадцать немцев не пойми зачем на них спрыгивают, если до ближайшего скопления войск месяц на перекладных. Сразу в двух фильмах по сценарию того же автора — «Офицеры» и «Аты-баты» — прорываются танки, и герои мобилизуют живых на отпор. Танки, очевидно, прорываются черепашьим шагом — чтоб герои успели произнести речь, раздать боеприпас и занять чудесно подвернувшуюся на опушке позицию. И это вроде как правда. Куда честнее пиротехническая веселуха с участием Бориса Галкина или какой-нибудь ««Мерседес» уходит от погони». Люди натурально играют в войну — если б в конце еще не пели над трупом командира патриотическую песнь дрожащим баритоном, цены б им не было.
С гражданской усобицей сегодня все сложнее, потому что фильмы о ней служат политической, а не коммерческой задаче. Единственной угрозой Кремлю нынче являются отмобилизованные красные кадры — поэтому по Советской власти бьют главным калибром куда интенсивней, чем оскорбленные евреи с канала НТВ двадцать лет назад.
Результат всегдашний: массовое полевение русских интеллектуалов не заметил только слепой, а 70-летие Лимонова стало важной датой в самых уважаемых домах (как известно, «если Евтушенко против колхозов — я за колхозы»). В усердии, с каким суперзвезд красного бомонда Чапаева, Котовского и Махно перетягивают на светлую (то есть белую) сторону силы, уже видна определенная система: оказывается, все они были до изумленья православные, недолюбливали жидов-комиссариков, зато влажнели глазами от национальной гордости и панорам великой русской реки. Производителям никто не рассказал, что при наложении поощряемого душевного хулиганства на ультраправую религиозность и шовинизм получается классический фашист — каким, видимо, и желают видеть Есенина, Чапаева и Котовского идейные вдохновители нового кино.
Но и здесь все получается наперекосяк. Усвоив нехитрую голливудскую истину, что все теперь нуждается в максимальном омоложении, продюсеры сериала «Махно» не доперли умом, что это закон кинотеатрального проката, а перед телевизором сидят в большинстве люди взрослые, и им вовсе не обязательно впаривать милого недоросля Павла Деревянко на роль матерого волчары Нестора Махно. Так чтоб Деревянко не смотрелся младенцем посреди взрослой свиты, ему и в окружение набрали народ помельче — отчего впечатление, что гадские дети взялись играться в Гражданскую войну, становится совершенно неотвязным. Что до «Чапаева», то он содран с беллетризованной биографии Василия Ивановича пера его правнучки Евгении Артуровны — но без ссылки на первоисточник, откуда заимствованы целые куски (любил покойный драматург Володарский денежные знаки и не любил ими делиться без нужды). Чапаева-младшая сочинила жгучую историю, как прадеда «заказала» Антанта за 25?000 золотых рублей, а Совнарком за 15?000, потому что непокорный Чапай всем мешал.
Выдали его врагу подкупленные авиаторы, присланные в чапаевскую дивизию для воздушной разведки. Фурманов писал на него доносы в ЧК, а Троцкий оплевывал арбузными косточками. Если б всю эту залепуху снять как забористый анекдот в стиле «Деревни дураков» — с усами, клоунами, медведем и самогонкой, — могло бы получиться здорово, но авторы подошли к теме с реалистических позиций. Новая правда о кумире свелась к тому, что Чапай перетрахал всех появившихся в кадре женщин — кроме одной, которая досталась Петьке. Веский повод для запуска 12-серийной эпопеи.
Если же отбросить воспитательный интерес, то по желанию публики история сегодня и сводится к тому, кто с кем спал, кто лучше дерется и кто у кого отнял больше денег. Великое счастье нации, что и для этого направления нашелся у нас вполне знающий и тонкий аранжировщик — Борис Акунин-Чхартишвили. Он быстрее других угадал потребности момента и задал довольно высокую планку достоверности веселого вранья — угодив и взыскательному плебсу, и снисходительным историкам.
Кстати, успешный перенос его кудрявых авантюр из плюсквамперфекта в куда более близкие времена («Шпион») только иллюстрирует изначальный тезис о сливании в зону «Тысячи и одной ночи» всей первой половины XX века.
