Учить в сортире
«Кремень» Алексея Мизгирева был бы не просто удачным, но замечательным дебютом, если бы не два обстоятельства. Первое. Излишняя образованность автора, не насмотревшегося, подобно сверстникам, разных тарантин, но свободно ориентирующегося в мифологии и символике мирового кино последних сорока лет. Второе. Одновременный выход «Кремня» и «Груза 200»: только ленивый не сравнил их не в пользу Мизгирева. Дескать, Балабанов снял притчу, а Мизгирев — натуралистическую зарисовку, главное достоинство которой — то, что впервые милиция показана как она есть, то есть как самая опасная в России ОПГ. За эту простенькую констатацию факта Мизгирев уже достоин памятника. Но «Кремень» — не просто физиологический очерк, а тоже своего рода притча: физиология фильма символична. Не случайно, например, судьба героя меняется в привокзальном сортире. Дембеля, уже собравшегося в родной Альметьевск после любовного облома в Москве, ангел в мусорской униформе касается своим огненным жезлом, то бишь несильно учит прикладом автомата. Учить в сортире, мочить в сортире: разница невелика. Но Владимир Путин имеет к эпизоду, если имеет вообще, гораздо меньшее отношение, чем Стэнли Кубрик. Именно у Кубрика роковые для героя (точнее, для тех, кто повстречается ему на жизненном пути) события часто разворачивались именно в сортирах. Достаточно вспомнить встречу с призраками в «Сиянии» или самоубийство в «Цельнометаллической оболочке». Эти эпизоды — точка невозврата, пройдя которую человек испытывает искус стать сверхчеловеком. Русский сверхчеловек третьего тысячелетия — это мусор? А кто же еще?
Но в России все гораздо проще и гораздо сложнее, чем во вселенной Кубрика. Кубриковские претенденты в сверхчеловеки отягощены культурным опытом. Они выбирают зло, поскольку знают о разделении добра и зла, и это неистребимое знание губит их. Парень по кличке Кремень — человек естественный. То есть не совсем человек. Проще говоря, в сверхчеловеки намылилось животное: тушите свет. По сравнению с ним вся вышестоящая сволочь, которая учит его вымогать, выбивать, крышевать, покрывать, — слишком человечна. Хотя бы потому, что подчиняется неким, пусть варварским, правилам игры. Ну, пещерные люди, но люди. Он — нет.
Они хоть как-то, в своих интересах, но учитывают мотивации людей, находящихся в их власти. Говорят на примитивном языке, но на языке. Он — нет. Действия Кремня интуитивны, абсолютновроде бы, нелогичны. Принуждает девушку, которой он противен, к близости, но от близости отказывается. Отправляет за решетку ее отца — и освобождает. Спасает проститутку из борделя низшего пошиба: зачем он это делает, сам черт не разберет. Но если уж делает, то так, что кровь со стен потом неделю смывать будут. В этой алогичности — абсолютная логика поведения зверя. Когда смотришь фильм, больше всего боишься, что Кремень, поварившись в мусорском котле, вдруг станет хорошим. К счастью для фильма, этого не происходит. И к несчастью для всех, кто живет в одной стране с Кремнем. Его благородство гораздо страшнее и опаснее, чем его жестокость.
«Твердость — не тупость», — повторяет он, как заклинание. Да, не тупость. Тупым бывает человек.
«Брат-3»? «Антибрат»? Если Кремень и родня Данилы Багрова, то не близкая. У них общий предок — Люсьен Лакомб из фильма Луи Маля, стоившего ему обвинений в реабилитации нацизма и добровольного изгнания. Маль клинически бесстрастно портретировал естественного француза, пошедшего на службу в коллаборационистское гестапо. Мизгирев столь же бесстрастно портретирует естественного русского, пошедшего на службу в гестапо отечественного разлива. Россия-2007, замечу в скобках, в этом отношении гораздо страшнее Франции-1944. Французы знали, что гестапо расположено на улице Лористон. Русские знают, что оно — под боком, в любом милицейском участке.
Между Кремнем и Люсьеном Лакомбом — принципиальная разница. Лакомб стал палачом, поскольку его соблазнили. Кремень — поскольку его подчинили, унизили. Собака узнала родную плеть. Пройдя — это за кадром, но подразумевается — школу унижения в армии, он нашел себя на гражданке, только вспомнив сладкий вкус унижения.
Кремень спасает вьетнамку, как Лакомб спасал от Освенцима красавицу-еврейку, которую до того принуждал к сожительству. Хорошая была бы ассоциация, если бы Мизгирев держал в голове именно ее. Но он — и в этом как раз грех его образованности — думал о «Таксисте» Мартина Скорсезе. Делайте со мной что хотите, но финал «Кремня» — плагиат. Хотя, впрочем, бывают такие плагиаты, которые лучше любой «естественной» оригинальности.
