Страшно
СЕАНС – 29/30
На поверхности лежит, конечно, оппозиция «театр — степь». Театральный художник Юрий Хариков выстроил «красивое» «стильное» изображение, театральный драматург Иван Вырыпаев написал вполне себе театральный текст, театральные актеры и один вроде бы неактер (белобрысый любовник) — поучаствовали в театральных же мизансценах. Однако всю эту благородную искусственность уравновесила более чем естественная степь. Неважно, что снимали, по моим сведениям, на Оке. По смыслу тут именно Великая Степь, не меньшее.
В наше время аляповатости и безалаберности одна вот такая сознательно проведенная через всю картину оппозиция заслуживает уважения. Уже эстетика, да! И за эту сознательно воплощенную оппозицию автор заслуживает безоговорочного уважения. Что называется, слава Вырыпаеву.
За что еще заслуживает уважения автор? Например, за то, что умеет отбирать материал. Сценарий ведь был разветвленный, а понаснимали, насколько мне известно, еще больше. Однако где-то неточно сыграли, где-то не дотянули, где-то попросту «не срослось». Многие линии полетели в корзину, образовались «дырки». Их пришлось, что называется, замазывать, прибегая к затемнениям, к короткой нарезке материала, к хорошей, но слишком навязчиво звучащей музыке Айдара Гайнулина…
Даже его героическое усилие не превозмогает разноголосицу, а на деле немоту, сегодняшнего расейского социума.
Смотрите же: многое не получилось, фильм сократился до подозрительного метража, но автор все равно сумел выкрутиться. Там подрезал, тут подчистил — в результате получилось нечто цельное, нечто такое, что нестыдно показывать в Венецианском конкурсе и о чем вполне можно серьезно разговаривать.
Хотя, выполняя правила журнальной игры, пишу я так называемую «отрицаловку» и хотя полагаю, что фильм, скорее, не получился, я, тем не менее, оцениваю поражение Вырыпаева и компании самым наивысшим образом. Героическое поражение, не меньше!
В чем, на мой взгляд, главная проблема и Вырыпаева, и фильма, и страны в целом? В том, что не стало развитой социальной мифологии. Кино — это же массовое искусство, опирающееся на коллективные социальные мифы и представления, на общепонятные нарративы, на некий общеупотребительный фабульный и эмоциональный «жаргон». Ничего подобного в сегодняшней стране нет, страна атомизирована, расколота на тысячи страт. Вырыпаев доверяется своей звериной интуиции и пытается делать нечто максимально грубое, нечто что ли «первичное». Повторюсь, даже его героическое усилие не превозмогает разноголосицу, а на деле немоту, сегодняшнего расейского социума.
В театре, и даже хорошем, любая бойкая болтовня — во благо: «Я — чайка!», «Я — корова!», и тому подобное.
Ключевая оппозиция «культура — степь» постепенно переходит в режим откровенной абстракции. Абстракция же, как известно, трогает до известного предела.
Вот некоторые этапы абстрагирования от жизненной эмпирии. Тяжело живущая в постсоветской степи героиня сопоставляется с бабою вообще, с бабою как таковой. Баба как таковая сопоставляется, в свою очередь, с коровой. Влюбившийся в замужнюю героиню белобрысый парень не устает интересоваться ее внутренним миром и ее отношением к сложившейся ситуации. Она же отвечает ему вполне в коровьем ключе: «А чего?» или же вот эдак: «Страшно!»
Чтобы зритель непременно понял про параллель «героиня — корова», тему эту приходится проговаривать ротом, приходится вбрасывать посредством монолога героини про таинственный сон, в котором случились и вода, и тина, и корова в тине…
В финале героиня тонет в реке вслед за убитым любовником. На секунду вспоминаешь ее сон, говоришь себе «ага, ага», и чуточку брезгливо морщишься: то ли дурно понятая автором и неумело воспроизведенная им же «тарковщина», а то ли элементарная театральщина. В театре, и даже хорошем, любая бойкая болтовня — во благо: «Я — чайка!», «Я — корова!», и тому подобное.
Жертва для главного
Абсолютно условный эпизод картины с молодой степной женщиной (Мадлен Джабраилова), невозмутимо рассказывающей на сельской вечеринке про только что подсмотренную ею измену мужа, вызвал у меня одновременные уважение и досаду. В предыдущем кадре была степь с высоты птичьего полета — а вот тебе встык гиперусловность, снятая с расстояния вытянутой руки, в вызывающе театральной манере. Вроде бы здорово: сразу вспомнил раннего-раннего Фассбиндера, эпохи «Катцельмахера». К сожалению, сравнение это отнюдь не в пользу Вырыпаева. Фасбиндер всегда социально ориентирован, его условные квазитеатральные модели поверяются реальными конфликтами и жгучей общественной проблематикой ФРГ эпохи внезапно наступившего в 60-е благоденствия. У нас сегодня тоже достигнута некоторая умеренная сытость: как столичным жителям, так и провинциалам жить стало чуточку легче. Материальный уровень подрос, не поспоришь, а что с остальным? А, извините, «душа»? А, хотя бы, «насыщенно потрепаться»?
«Волгоград!», «Армавир!», «Кустанай!» — это вопит из-под гнета вырыпаевских абстракций реальная страна.
Если бы Вырыпаев тупо, но все-таки сознательно посмотрел перед съемками того же Фассбиндера и подумал в эту вот сторону, он наварил бы очков и в художественном смысле, и в плане международного престижа. Все же в фильме есть элементы провинциальности, есть знаки, сигнализирующие об оторванности автора от актуального контекста. Слишком многое здесь манифестирует идею: «Я — стихийный гений, степняк из загадочной дикой постсоветской Рассеи!» Это есть, есть, с этим вот не поспоришь.
Короче, поосторожнее со стихиями. Принудительно поверять стихии Большою-Большою Культурой.
В фильме есть абсолютно точный эпизод, своего рода камертон, по которому я настроил бы всю остальное действие. Это когда героиня и ее любовник являются в райцентр к врачу, интересуются состоянием покалеченного ребеночка. Врач: «Завтра, если будет хуже, будем отправлять в Волгоград!» Лично меня в этом месте попросту подбросило на стуле: «Волгоград», конкретное отечественное местечко! В одно мгновение абстрактная мифологическая коллизия превозмогается реальной топографией моей страны.
«Волгоград», — это значит, что все вокруг не театральное, не бутафорское, а настоящее! И степь, и люди, и фабульные коллизии, и время, и откушенный собакой девочкин пальчик, и неустроенность степняков, и чудовищный социокультурный разрыв между степняками и цивилизованными жителями расейских столиц…
В фильме «Парад планет», помнится, притча тоже преодолевалась подобными словами-паролями: «Армавир!» — «Кустанай!» Скажете — другое? Пускай другое. Именно чего-то другого талантливейшему Вырыпаеву и не хватает. Он предлагает слишком очевидные мифологемы: не социальные, но внесоциальные. Природного склада степняк-муж, актер на роль которого выбран, по-моему, очень неточно. Трепетная, но сильная корова-жена, выразить идею которой у Полины Агуреевой, скорее, получается. Вольный любовник-степняк, чье домашнее богатство никак не замотивировано и не объяснено. История страсти? Этнографического порядка сюжет из жизни дикарей-степняков?
Не выходи из комнаты
Иван Вырыпаев борется с этим своим исходным упрощенчеством как только может, из самых последних сил. За счет сокращения картины до часа с небольшим он почти-что претерпевает успех: получается квазимифологическая скороговорка, эдакая непротяженная степная песня («Кинематограф тоже есть песня, былина, сказка, причитание, заговор» — К.Чуковский, 1908). Однако, неприятный осадок все равно остается. «Волгоград!», «Армавир!», «Кустанай!» — это вопит из-под гнета вырыпаевских абстракций реальная страна.
Не обязательно делать жесткую социальную критику. Кира Муратова, допустим, знает, как, не поступившись художественным качеством, рассказать всю социальную правду и при этом дать законное право голоса каждому социальному слою. У Муратовой, у Фассбиндера, у американцев — нужно же наконец поучиться! Даже такому безусловно талантливому человеку, как Иван Вырыпаев.
В заключение пример неточности, характерной для этой картины. Муж сидит на берегу реки с винтовкой за спиной. Следит за течением. Поджидает изменщицу, которая должна появиться в одной лодке с любовником. Она и появляется!
Итак, муж крупно со спины, а лодочка мелко вдалеке. Лодочка — слево направо. Муж неподвижен, только едва поворачивает голову, видимо, отслеживает глазами. Это был момент истины! Я понял, что в зависимости от того, как решит сцену режиссер, я и оценю всю картину. Либо все прощу и — в плюс. Либо забуду даже хорошее и — в минус.
От падения в гибельную пропасть глянца и гламура его произведение спасло чудо.
Конечно, конечно, нужно было дать лодке скрыться за рамкою кадра! Нужно, чтобы в этом эстетском кадре муж проводил их глазами, не шелохнувшись! То, как он внезапно поднимается, как вскидывает ружье и палит по живому человеку в лодке, нужно было давать в следующем кадре. Испортил песню… Э-эх, гиперталантливый, гиперчуткий Иван Вырыпаев, как же так?! Получилось непоследовательно, суетливо, в пику общему строю картины, наперекор ее эпике и ее неторопливому минимализму.
Описанный случай лишний раз свидетельствует о том, насколько важную роль в кино играет институт редакторов (продюсеров). Тут же слишком очевидная ошибка, на уровне детсада, яслей и прописей. Решено, фильм — в минус. Но на Вырыпаева и его замечательную команду ставку делаю все равно, Вырыпаев способен на большее.
…Героиня Полины Агуреевой: «Я не знаю, что со мною творится. Страшно!» Кто тут главная героиня, кто протагонист фильма, она? Акценты по неопытности недорасставлены. В любом случае, нужно либо не влагать без надобности в уста героине слова подобного рода, слова, обязывающие к психологизму, либо нужно же за эти слова отвечать, не оставляя их в дальнейшем без внимания.
Что — «творится?» Почему — «страшно»? Видно, как на определенном этапе Иван Вырыпаев перестает бороться за дорогие ему исходные смыслы и принимается азартно «спасать» не вполне удавшуюся картину посредством превращения ее в некий клип-проект. В визуально-музыкальное роскошество. В «экспортный вариант».
«Эйфория» — «Сеансу» отвечают…
При всех достоинствах «Эйфории» от сопутствующего этим достоинствам избыточного роскошества, к сожалению, никуда не деться. Ивану Вырыпаеву хорошо бы осознать, что от падения в гибельную пропасть глянца и гламура его произведение спасло чудо. Это чудо — несомненный талант участников, и в первую очередь самого Вырыпаева. Может, однако, случиться так, что в следующий раз к нашумевшему Вырыпаеву придут волки киноиндустрии, и для спасения следующего проекта от гламурных штучек и роскошеств одного таланта будет уже не достаточно. Появится в меру эффектный фильм-красавчик, а зачем он нам?
Призываю автора и его соратников к плодотворной и кропотливой работе на всех этапах будущего проекта. Призываю беречь себя от соблазнов, то бишь и от красот, и от сладостей.
Страшно, действительно страшно! Не то чтобы именно сейчас, но всегда: таков человеческий удел. Вырыпаев об этом, кажется, знает. И еще, кажется, у него в творческом багаже есть и эликсир смелости, и рецепты победы.
