«Пианистка»: До и после удара
«Пианистка». Реж. Михаэль Ханеке. 2001
Что шокировало в «Пианистке» в 2001-м? Что казалось скандальным: столкновение высокой культуры и обсценного? Мазохизм? Отношения героини с матерью, в роли которой так точна Анни Жирардо — на экране интеллигентная старушка, которая легко опустит собеседника, решившего установить из вежливости поверхностный контакт: «Вы должны гордиться своей дочерью! — Чем тут гордиться? Подумаешь, студенческий концерт». Ничего лишнего, ни малейшего переигрывания. Трогательная, как положено старому человеку, она всегда готова заставить дочь расплачиваться за то, что та растрогалась и дала слабину. Какой бы жесткой и собранной ни была героиня Юппер, ей так и не удается ожесточиться до конца и перестать реагировать на мать.
Это не патологическая зависимость, а просто трещина в панцире, наросшем за долгие годы: собраться, выпрямить спину, поджать губы, сделать взгляд пустым и ничего не выражающим и вперед. Трудно сказать, что здесь причина, а что следствие: ее воззрения на музыку от намеренной ригидности и зажатости, или наоборот. А может, они взаимно подпитывают друг друга. Во всяком случае все музыкальные отсылки прописаны с большим знанием дела. Хозяин дома, в котором устраивается концерт, на котором Эрика Кохут знакомится с Вальтером Клемером, коллекционирует барочные инструменты — видимо, поклонник «аутентизма». Является ли ее исполнение Баха «аутентичным»? Она враг романтизма и избыточного самовыражения в исполнительском искусстве, хотя ее конек Шуберт, которого она романтиком не считает, а Шенберга, например, она пренебрежительно оставляет на долю талантливого любителя Клемера.
«Пианистка». Реж. Михаэль Ханеке. 2001
Мазохизм в свою очередь выписан в фильме по всем правилам, как будто в точном соответствии с «Презентацией Захер-Мазоха» Делеза. Мазохизм не требует приложения в виде садизма. Эрика — не садистка: ее главная выходка, которой может быть приписан садистский смысл — осколки стекла, подложенные в карман пальто ученицы — с одной стороны, окрашена бесчувственным прагматизмом, с другой, бессознательно повторяет ее собственные методы борьбы со стрессом. На каком-то уровне она идентифицируется с неловкой, некрасивой ученицей, которая в буквальном физиологическом смысле не умеет себя сдерживать, и как будто преподает ей еще один урок — разрабатывай левую руку, умей справляться с нервами.
Главное в мазохизме — контракт, то самое письмо с инструкциями, которое Эрика написала Клемеру. И тут «Пианистка» любопытным образом вписывается в современную повестку. Фильм, как и роман Елинек или, точнее, вслед за ним, всегда считался феминистским. Но сейчас на фоне скандалов с сексуальными домогательствами, проблемы согласия на секс в целом и его отдельные составляющие, которые должны заранее оговариваться сторонами, «Пианистка» являет собой хрестоматийный пример того, что даже в самых перверсивных отношениях, в которых вроде бы позволено и даже востребовано все самое унизительное и неприглядное, есть черта, за которую переступать нельзя. Ханеке показывает эту черту очень ясно. Эрика хотела, чтобы ее «изнасиловали», а ее изнасиловали. Кавычки в данном случае не отсылают к игре, они указывают на остранение. Заявившись к Эрике домой во второй раз, Клемер вроде как пришел разыграть ее сценарий, до этого всячески продемонстрировав, как ему это неприятно, что он нормальный, психически здоровый человек, не получающий удовольствия от унижения другого человека. Но именно отступление от сценария, именно нормальный и даже, может быть, по-своему нежный секс оказывается насилием.
Фигура женщины-мазохистки часто кажется парадоксальной. Как будто речь идет о тавтологии: зачем быть мазохисткой как-то специально, когда патриархальное обществ и так уже ставит ее в эту позицию? Зачем Эрике специально придумывать себе какие-то сложные унижения, когда она уже и так унижена дальше некуда? Но на самом деле между этими позициями есть минимальный зазор, и он может стать причиной настоящей трагедии. Мазохист, устраивая «постановочное» насилие, остраняет и дистанцирует его, берет под свой контроль, переформатирует и перенаправляет. Насилие — это природа, но если взять природу в свои руки, сделать ее «природой», то с ней можно и справиться. Собственно, так можно трактовать и знаменитый эпизод, в котором Эрика режет себя в ванной. Ее мать наивно решает, что у дочери менструации, не подозревая о «каттинге», но, возможно, это и есть истинное означаемое данного шокирующего означаемого: разыгранная, постановочная физиология.
«Пианистка». Реж. Михаэль Ханеке. 2001
Мазохист, как писал Делез, всегда просветитель и воспитатель. Но тут Эрике особенно не повезло, потому что Клемер — удивительный персонаж. Полный невежда, как будто даже не подозревающий о том, что существует мазохизм в самых попсовых его интерпретациях (или синдром Аспергера, который нынешний зритель, прошедший школу сериалов вроде скандинавского «Моста», тоже вполне мог бы здесь опознать). Парадокс в том, что он оказывается неспособен на то насилие, которым «славятся» фильмы Ханеке. И это «проваленное насилие» оказывается страшнее того, что описала Эрика в письме-контракте. Клемер по-настоящему мучает ее отступлениями от сценария, репликами апарте, собственным дистанцированием. Он то и дело выходит из роли, никак не может решить, то ли он ее играет, то ли пытается договориться с Эрикой по-людски. Это прерывание рифмуется с характерной для Ханеке эстетикой фрагментирования, демонстрируемой, например, на титрах фильма, когда зрителя с одной стороны дразнят прекрасной музыкой, а с другой, постоянно прерывают удовольствие, перебивая ее течение паузами, на которых показывается текст.
Помимо этого и независимо от любых повесток «Пианистка» так и остается фильмом о невозможности осуществления фантазма. То, что Эрика описывает в письме (не столько неумелом — «я не писатель, а пианистка» — сколько, наоборот, слишком литературном) и есть фантазм, как он понимается в психоанализе. Это нечто невозможное: идеальное (пусть даже и обсценное) психическое образование. Да, у него могут быть субституты — походы в порно-салон или подглядывание за парами в drive-in кинотеатре, — но реализация всегда несовершенна или даже комична. Юмора, возможно, спасительного, фильм Ханеке совершенно лишен. И даже месть оказывается здесь невозможна, не вписывается в течение повседневной жизни, неумолимо возобновляющей свой ход. Так что в финале героине остается только со злостью воткнуть себе в сердце нож, чтобы компенсировать эту незавершенность.
