Русская опера и русское кино в немой период

В аспекте управления временем «Пиковая дама» Чардынина является «антиоперой»⁴, потому как там, где опера медленно и обстоятельно три часа ведет слушателя анфиладами и темными коридорами мыслей главного героя, заставляя вглядываться в каждую деталь, наблюдать за непрерывной динамикой персонажа, кинокартина ведет тем же маршрутом, но в двенадцать раз быстрее, несколько фрагментарно и словно опасаясь, что симфоническое натяжение оперы разорвет нитропленку.

Для адаптации сюжета режиссеру пришлось сделать большое количество «оптимизаций», главная из которых — образ Германа. У Чардынина Герман не так болезненно влюблен, не так болезненно увлечен игрой и не так отчаянно впадает в безумие. Мимика и жестикуляция артиста (Павел Бирюков) демонстрируют эмоциональное дистанцирование героя от Лизы⁵, встреча с призраком Графини скорее приводит его не в ужас, а лихорадочный трепет; само начало фильма иначе ставит акценты в образе персонажа: Германа экспонируют не в диалоге с Томским о любви к Лизе, а в наблюдении за карточной игрой. Таким образом, Герман Чардынина несколько «облегчен» по сравнению как с персонажем Чайковского, так и с персонажем Пушкина, от которого унаследовал некоторые черты характера (например, слабая увлеченность возлюбленной).

Другие же «оптимизации» истории по сравнению с оперой связаны с находками визуального повествования. Опера — прежде всего звучащее сочинение, немой фильм — прежде всего выглядящее, следовательно, ему нужен принципиально другой инструментарий средств выразительности. Звучащее слово и музыку требуется заменить не менее яркими визуальными образами и пантомимой, и это Чардынину удалось. До наших дней фильм сохранился без надписей (хотя в современной версии, представленной в Госфильмофонде, интертитры есть), но в них он и не нуждается. Тексты обозначают только место действия и иногда краткие пояснения к происходящему, детали же реализованы только кинематографическими средствами. Например, как Чардынин обошелся с арией Елецкого из третьей картины. Именно в этой арии князь выражает беспокойство по поводу своих отношений с Лизой. С точки зрения здравого смысла, ария выглядит странно: князь зовет Лизу «на одно мгновение»⁶, затем целых пять минут высказывает ей «как чужд я вам и как далек» и не дожидается от девушки никаких комментариев; только в седьмой картине слушатель точно увидит, что Елецкий знал о связи Лизы и Германа. С точки зрения оперной логики ария Елецкого находится в нужном месте в нужное время — есть повод дать баритону полноценное сольное высказывание, которого ранее в опере у него не было. Учитывая средний хронометраж фильмов начала прошлого века, у Петра Чардынина не было роскоши устраивать долгую сцену между князем и Лизой, поэтому режиссер разместил две оперных сцены «вертикально», наподобие контрастной полифонии в музыке: князь случайно застает интимный разговор Германа и Лизы и делает выразительный взволнованный жест. Музыковед Анна Груцынова отмечает похожее сжатие времени в сцене Германа и Лизы у балкона⁷: вместо ариозо и других страстных убеждений возлюбленной музыкальными средствами Герман просто приставляет к виску пистолет. А Лиза мягко его убирает. Режиссер не дает зрителю времени на погружение в нарастающее напряжение и возможности насладиться кульминацией, но он средствами, специфичными для немого кино, в точности передает суть всей второй картины оперы.