Конец иранского фильма
С 11 по 27 ноября в лектории Музея «Гараж» пройдут показы «Кокерской трилогии» Аббаса Киаростами, с которой началась его международная слава: «Где дом друга?» (1987), «Жизнь и ничего больше» (1992), «Сквозь оливы» (1994). Вспоминаем написанный в 2010-м году текст Андрея Плахова о режиссере.
Аббас Киаростами — один из немногих современных кинорежиссеров, кого уверенно называют гением. Долгое время он был официальной гордостью и полпредом иранского кино в мире. И вот на закрытии крупнейшего в Азии международного фестиваля в Пусане, где вместе с Жюльет Бинош они представляли «Заверенную копию», Киаростами заявил, что больше не будет снимать у себя на родине. Это событие можно считать концом длившегося два десятилетия «иранского чуда» — мифа о великом иранском кино.
Начало этого мифа восходит к исламской революции 1979-го года, когда старая система коммерческого «буржуазного кинематографа» в Иране была порушена и на авансцену вышли новые режиссеры — прежде всего Аббас Киаростами и Мохсен Махмалбаф. Их фильмы, завоевавшие десятки международных наград, мировая критика охарактеризовала как «агитпроп оптимизма» — только без идиотизма, свойственного пропаганде. Их назвали поэтами иранского кино — Фирдоуси и Хайямом нашего времени.
Дидактичность становится художественным приемом, она связана с общей концепцией иранского кино как частью исламской культуры.
Киаростами родился в 1940-м году в Тегеране, изучал живопись, в течение восьми лет делал рекламные ролики и титры для художественных фильмов. Дебютировал в режиссуре еще до революции, но главные свои фильмы снял в восьмидесятые и девяностые годы. В 1992-м получил в Канне приз памяти Роберто Росселлини — режиссера, который всегда был для него ролевой моделью и с которым его упорно сравнивают. А два года спустя в том же Канне заработал инфаркт, когда фильм «Сквозь оливы» (один из главных шедевров Киаростами) критики сочли лучшим в конкурсе, а жюри проигнорировало. Режиссер упал прямо в фестивальном дворце на Круазетт — и только Аллах знает, какую роль в этом сыграло честолюбие, а какую — трудная, полная скрытого противостояния жизнь.
В созданном по его инициативе киноотделе Центра интеллектуального развития детей и подростков Киаростами снял множество образовательно-воспитательных лент. В этих заказных работах дидактичность становится художественным приемом, она связана с общей концепцией иранского кино как частью исламской культуры. Киаростами не делает открыто антитоталитарных фильмов и даже можно сказать, в какой-то степени служит режиму. Но, будучи большим художником, неизбежно вступает с этим режимом в конфликт. Так было на протяжении всей столетней истории кинематографа, совпавшей с веком тоталитаризма, — вспомним хотя бы Эйзенштейна.
Цензура сначала запретила показ фильма «Вкус черешни» (1997), уже включённого в каннский каталог, но в разгар фестиваля пошла на попятную, еще не зная, что картина получит Золотую пальмовую ветвь пятидесятого юбилейного фестиваля. Цензоров не устраивал мотив самоубийства, недопустимый для приверженцев ислама. Между тем Киаростами полемизирует не столько с исламскими, сколько с западными представлениями: герой картины преодолевает отчаянье и находит смысл жизни в самой жизни. В то время как западное кино рубежа веков дошло до ручки в апофеозе жестокости, иранские кинематографисты после кровопролитной революции добровольно или с помощью цензуры отказались показывать насилие. Туда же, в область недопустимого, был отправлен и секс. Так что победа «Вкуса черешни» — еще один кирпичик в создание позитивного имиджа Ирана.
Взгляд на мир в фильмах Киаростами сочетает эмоциональную непосредственность неореализма и суфийскую мистику.
Иранское кино заняло место, некогда принадлежавшее советскому кинематографу — с гуманизмом и высоким моральным кодексом фильмов Чухрая и Тарковского, Параджанова и Абуладзе. Главные темы Киаростами и его компатриотов — дети, природа, духовные метания. А также — кино в кино: размышления о дуализме реальности и обманчивости ее отражений. Взгляд на мир в фильмах Киаростами сочетает эмоциональную непосредственность неореализма и суфийскую мистику. В свое время Тарковский был увлечен идеей запечатленного времени, бесконечной череды целлулоидных отражений, свернутых в рулон. Кстати, это единственный русский режиссер, чьи фильмы прорвались в иранский прокат. Местные ортодоксы, для которых крамолой являются даже непокрытые женские руки, делают для «Зеркала» исключение, говоря, что духовность Тарковского не противоречит исламу. А с точки зрения Киаростами идеальный фильм должен представлять из себя нескончаемый сериал под названием «Жизнь продолжается», «Жизнь продолжается 2» или «Жизнь, и ничего больше».
Недаром, видно, в этом году официальный постер Каннского фестиваля украшал портрет Жюльет Бинош, кистью разрисовывающей стену. Несмотря на сильную конкуренцию, именно ее жюри признало лучшей актрисой за роль в «Заверенной копии». Торжество немного подпортил Жерар Депардье, назвавший Бинош «ничтожеством», но большинство сошлось на том, что он сделал это из зависти и вследствие дурного характера. Что касается самого фильма, на пресс-показе были слышны несколько выкриков «бу-бу» от той части журналистов, которые сочли «Заверенную копию» продуктом компромисса. Другие по привычке продолжали искать в фильме иранского гуру глубины, которых там, возможно, и нет.
И мы, завороженные талантливой ложью, почти поверили в нее.
Режиссер нашел божественный уголок Тосканы и новую музу в лице Бинош, чтобы разыграть сюжет встречи английского писателя и французской галерейщицы. Они флиртуют, судачат о непростых отношениях оригинала и копии в искусстве — в то время как их роман повторяет клише всех других, зародившихся в Тоскане. Жюльет Бинош красит губки и вешает на ухо красную сережку, чтобы соблазнить сухаря-англосакса: так поступали до нее тысячи женщин, и крестьянка в этом смысле не отличается от интеллектуалки, а может даже, и европейка от иранки. Как и в фильме «Сквозь оливы», Киаростами искусно использует принцип кругового, точнее, спиралеообразного движения, которое нагнетает эмоциональный саспенс. Но, в отличие от языкового лаконизма его иранских фильмов, здесь слишком много болтовни, причем на трех европейских языках, и это вступает в контраст с магией изображения.
Жизнь дублирует сюжет фильма, и наоборот. Жизнь, и ничего больше, даже если это киножизнь. Бинош, по ее признанию, встретила Киаростами на каком-то мероприятии ЮНЕСКО. «Он сказал: „Приезжай в Тегеран!“ И я приехала — дважды. Он рассказал мне историю, которая случилась с ним в Тоскане. Он помнил каждую деталь: вот это бра, этот ресторан, этот отель. „Ты веришь мне?“ — спросил он. Я сказала: „Да!“ А он сказал: „Это всё неправда!“. Я прыснула со смеху, и именно в этот момент он понял, что хочет сделать эту картину». Но сначала Бинош сыграла в фильме Киаростами «Ширин»: на нее надели платок и посадили в театральный зал в компанию иранских женщин, которые смотрят спектакль по средневековой поэме о несчастной любви армянской принцессы и персидского принца. Гостью было трудно выделить из сотни местных красавиц: в этом наряде она выглядела, как персидская княжна.
У французской звезды бурный творческий роман с иранским режиссером: достаточно было видеть, как влюбленно он смотрел на нее из зала, когда та получала каннский приз. «Запечатленная копия» — своего рода авторский антиремейк фильма Роберто Росселлини «Путешествие в Италию». Великий итальянец вывез из Голливуда на свою родину возлюбленную шведку Ингрид Бергман, великий иранец уехал в Италию, чтобы там встретить свою любовь.
Теперь и Киаростами больше не воспевает холмы Персии, на которых, как показывает само иранское телевидение, принято забивать камнями женщин.
Бинош, принимая приз, прочла с каннской сцены важное воззвание в защиту томящегося в иранской тюрьме режиссера Джафара Панахи (вскоре после Каннского фестиваля его отпустили под залог на свободу). И вот тут уместно еще раз засвидетельствовать конец иранского киномифа. И Киаростами, и его ученик Панахи, и его соперник Махмалбаф сняли прекрасные фильмы, из которых вырисовывался образ Ирана как доброй, гуманной страны, населенной замечательными людьми. И мы, завороженные талантливой ложью, почти поверили в нее. Только вот почему-то Панахи оказывается в тюрьме, Махмалбаф с его семьей — политэмигрантом и жертвой многочисленных покушений.
Теперь и Киаростами больше не воспевает холмы Персии, на которых, как показывает само иранское телевидение, принято забивать камнями женщин. На холмах Тосканы он снимает космополитичную love story, которую журнал Screen International наделяет в своём восприятии «вудиалленовскими тонами и элементами, отсылающими к Ричарду Линклейтеру („Перед рассветом“)». Невероятно, но факт: великий иранский режиссер выступил с ромкомом — чуть более интеллектуальным, чем снял бы кто-то из его нынешних итальянских коллег, заметно измельчавших со времен Росселлини.
