Кинотавр-2014: «Испытание»
Испытание. Реж. Александр Котт, 2014
История фильма, по интервью его создателей, выглядит так. У продюсера Игоря Толстунова был сценарий Павла Чухрая об испытаниях ядерной бомбы в Семипалатинске. Планировалось большое историческое кино, но в процессе подготовки к съемкам оказалось, что оно стоит гораздо дороже, чем те деньги, в которые рассчитывали уложиться. Поиски более лаконичного и бюджетного способа высказывания на эту тему привели к Александру Котту, который, в свою очередь, давно хотел снять полный метр без слов (у режиссера уже есть некоторое количество бессловесных короткометражек). Так фильм попал в два очевидных контекста: с одной стороны, Апокалипсис (на пресс-конференции немедленно всплыла «Меланхолия»), с другой — кино без слов и, прежде всего, молчаливый Йос Стеллинг.
Оба контекста кажутся сейчас невыразимо старомодными. Тему конца света отобсуждали до оскомины несколько лет назад по поводу «Меланхолии» и «Туринской лошади». «Стрелочник» Йоса Стеллинга отошел в учебники как в мир иной вместе со всеми восьмидесятыми. Желание сделать изображение сладостно прекрасным, собрать повествование из кадров, каждый из которых суть самодостаточная картина, — кажется и вовсе доисторическим: смотреть на меланхолично сменяющие друг друга закат и восход или длящийся натюрморт со стаканом чая на потрескавшемся аутентичном столе зрители разучились пару поколений назад.
Но в «Испытании» мало что можно разглядеть через запылившийся исторический киноконтекст. Обаяние этого фильма сродни обаянию восточной лирической поэзии: любовь с несложным набором сюжетных ситуаций, немногие и очевидные метафоры-клише, бесконечное варьирование одних и тех же образов с чуть заметным сдвигом в каждой следующей строчке (эмоциональных, смысловых, изобразительных), лирическая взволнованность автора-героя в контрасте с невозмутимой и банальной восточной мудростью, констатирующей тленность и бренность. Восточная поэзия скудна элементами, но пышна и торжественна, как восход солнца. Восточная поэзия не торопится, она знает, что жизнь обречена, а красота смертельна, поэтому суета бесполезна, а созерцание — наоборот. Звук движущейся по засохшей канавке воды (не плеск, а шорох сухих листьев, цепляемых слабеющим ручьем), жар белых камней, усилие рождающейся улыбки и т.д. и т.п. — равноправные элементы, из которых автор складывает поэтическую постройку, бережными, осторожными движениями, затаив дыхание и влюбленно рассматривая каждый кирпичик.
На фоне современного кино, рвущегося к реальности, эта картина, на первый взгляд, кажется отчужденной, почти застывшей, слишком красивой, чтобы быть правдой. Кажется, что сам тип повествования не годится для сюжета про любовь в конце света: смерть отца героини, кровавое соперничество за нее влюбленного юноши-чабана и заезжего русского, огненный смерч атомного взрыва — и все это в лирическом ритме медленных наблюдений, навевающем сон, пусть и золотой.
Но парадокс в том, что, в отличие от довольно большого количества современных фильмов, которые манифестируют жесткую искренность, но на деле предъявляют вместо реальности что-то приблизительно похожее, но мертвенькое, — в архаичном лирическом эпосе Котта есть живая и очень современная эмпатия автора к героям. Он понимает, что с ними происходит, он готов бесконечно смотреть на то, как они идут по тропинке, пьют воду, едут на грузовике, сидят под деревом и играют в колыбель для кошки.
Точные лица и действия, собранные монтажом, складываются в точную историю, и слова оказываются действительно не нужны. Влюбленный чабан молод и красив, но есть в его лице тягость и безапелляционность, которая была в лице отца — тяжелого человека в тяжелых сапогах. Когда чабан сватается, первым делом надевает на девочку тяжеленное металлическое украшение, которое тянет шею, давит всеми веками, которые на него налипли. — И русский парень, легкий, легкий буквально, пританцовывающий и готовый взлететь, пересекающий кадр акробатическими пируэтами, бесконечно улыбающийся, и влюбляющаяся в эту легкость девочка. И так далее, и тому подобное… когда каждый кадр терпеливо придуман и бережно уложен в свою нишу, смыслы рождаются, как в стихах, от «единства и тесноты» стихового ряда. Это кино хорошо не только смотреть, но и рассматривать. Другое дело, что любителей это делать немного. Но и стихи читать — занятие трудное.
