admin admin
admin admin

У нас не так легко растут деревья


[…] Вот несколько эстетических этапов, которые пройдены: поклонение нонконформистскому искусству; успешные продажи за границу всякого фуфла с изображением серпа и молота (1986 год); и так называемая эпоха щита и меча, в которую мы вступили… когда у нас Путин появился … в которую мы вступили осенью 1999 года.

[…] Ощущение катастрофы присутствует во всех слоях общества — и в шахтере, и в художнике. И в студенте, и в продавщице мороженого. Лично я, известный труженик гламура, примерно знаю, как даже самое некрасивое, если ты на это смотришь с любовью, может стать достойным, если не сказать — прекрасным.

[…] Как ни кошмарны были тридцатые годы, это все-таки не был период тяжелого регресса. В 1930-е жили люди, которые застали эпоху иллюзий русской революции. Те же, кого мы видим сегодня — это люди, пережившие одновременно крах и демократических иллюзий, и буржуазных ценностей.

[…] С тех пор, как у меня появилась машина, выходные дни часто провожу за городом, вместе с детьми, с племянниками. Мы ездим смотреть подмосковные усадьбы. Адреса можно взять в современных путеводителях типа «Пти Фюте», или в каких-то старинных путеводителях, или в книгах по архитектуре. И иногда видишь развалины, хотя еще в путеводителе 1997 года описан усадебный дом, которого уже нет, и вместо него мы видим руину. Собственно, это произошло с одним из красивейших зданий Подмосковья — белым домиком в Никольском-Урюпино. Здание, к сегодняшнему дню уже полусгоревшее, а в нем сохранилась и подлинная позолота XVIII века, и фрески по эскизам Буше.
Ну, еще сохранились остатки усадебных парков, их можно угадать и среди сельских построек. Часто деревня занимает место усадьбы, как это произошло в таком роскошном подмосковном имении Трубецких, Ахтырке, это надалеко от Хотьково-Абрамцево.
У меня есть проект — отснять парки подмосковных усадеб, неважно, в каком состоянии они сохранились, это может быть и старая буковая аллея, как, например, по дороге с Николиной горы в сторону Звенигорода. Призываю быть внимательнее к таким вещам, как, например, аллея старинных лип вдоль современной дороги или даже группа красиво стоящих в пейзаже старых деревьев. Наверное, это одна из самых бесценных вещей, которая есть у нас. У нас не так легко растут деревья, не так богата природа красивыми породами, как в Европе, и, конечно, нам нужно быть внимательными и уважительными ко всему тому, что у нас есть красивого, касаемо пейзажа.

[…] Если вы не совсем дурак, то, конечно, вам за красотой русской усадьбы всегда мерещится призрак рабства, призрак крепостничества. Прекрасное имение Озерки, но мы же не можем забыть, что воспевший его художник Сорока покончил с собой, потому что не смог вынести физического наказания за участие в крестьянском бунте. Вот и люби после этого усадебный пейзаж. Так что, возможно, гибель усадьбы в России — это вещь закономерная. Сегодняшние новые русские — потомки рабов, потомки евреев и рабов: евреев, которых не пускали дальше черты оседлости, и рабов, которые не могли иначе как в качестве рабов и зайти в эти усадьбы. Так чего мы сегодня хотим? Чтобы так называемые новые богатеи поддерживали эту красоту?

[…] Конечно, вкусы меняются, и в какой-то момент нам уродливое кажется забавным. Возможно, что году в 77-м мне, восьмикласснику, модерн казался интересным. Такая сладковатая гадость, а потом ты узнаешь, что от архитектора Шехтеля все в восторге, глазами хлопают, и начинаешь повторять чужую глупость. Когда видишь художника Муху, возникает чувство сродни тому, которое возникло у меня, когда я впервые услышал певца Баскова — чувство ужаса, смешанного с восторгом. Знаете, как будто увидел какую-то неприличную сцену посреди улицы.

[…] Люди сильно исковерканы за последние годы. Я не имею в виду ретроградов перестройки, нет, период глубокой культурной депрессии назревал давно. Принято, наверное, было бы сказать — последние 70 лет. И год от года было все хуже и хуже. Были, возможно, удобные и даже нужные, но уж очень некрасивые пятиэтажки, было чудовищное брежневское строительство, которое покрыло всю нашу родину железобетонными монстрами от Либавы до Владивостока. Таким образом на этой территории была создана эстетика антиутопического кинофильма, антиутопического романа.

Из интервью Михаилy Сидлину, 1998 г.,
журнал «На посту»

[…] Я не знаю, чем я займусь через год. Может, я все к черту брошу и стану, допустим, инструктором по пешим прогулкам в горах. Потому что мне нравится общаться с людьми. Нужно отбросить ложные сущности.

[…] Что такое хороший дизайнер? Это образ такого музыканта-виртуоза, про которого можно прочитать в романах. Плохой дизайнер тот, который немодный. На самом деле плохого дизайнера не бывает. Бывает либо дизайнер, либо верстальщик. Дизайнер — тот, у которого ИДЕЯ ВСЕГДА СВЕРБИТ.
Что касается настоящего дизайнера — должно быть НУТРО, должно быть самовыражение, должна быть позиция. Это такое чудо, когда приходит человек, и ты понимаешь, что он свыше одарен этим талантом.
Я смотрю западных фэшн-дизайнеров. Одно удовольствие — чувство материала, чувство цвета, пропорции — как они гармонируют: верх, низ, пояс. Такое счастье — все равно, что сходить в Лондоне в Нэшнл гэллери. А в России все пока замыкается на грамотном крое. Ни у кого нет позиции.

[…] Я совершенно не разделяю дизайн и живопись. При нынешней жизни я отношусь к живописи как к дизайну.

[…] Мне нравится Париж типа Опера Гарнье — такая буржуазная роскошь. Одним из самых сильных моих впечатлений по приезде в Париж было зеркало в опере — шестиметровой высоты. Я был потрясен тем, как его поставили. А Эйфелева башня — это совершенное потрясение от того, что называется Триумфом инженерной мысли. Вот это и есть дизайн. А не ПЛАШЕЧКИ-ЗАВИТУШЕЧКИ.
Когда же наши-то? помоечные? свое сознание изменят?
Уже поколения меняются-меняются… Ведь Агда Шор 30 лет назад в промграфике делала более интересные вещи, чем нынешние соколы. Не такие пестренькие. А теперь у всех компьютеры появились, полиграфия, вот ВСЕ В ПЕСТРЯДКУ И ВДАРИЛИСЬ. Но мысль и культурный багаж остались на том же уровне. А Филип Трейси делает в Лондоне свои головные уборы: в них есть все — от и до — и мастерство кроя, и блестящее знание истории костюма, и истории искусств.

[…] Мне смешно, когда говорят про достоинства и недостатки архитектора Тона. Говно архитектор. Я бы еще раз взорвал — в этом более дельное проявление эстетического вкуса.

[…] Я помню советские танки Т-34. Чудовищное, отвратительное зрелище. Все-таки Фердинанд Порш делал более красивые вещи. Поэтому у нас после войны выпускались «Победы», а в Германии «Порши».
Я думаю, что русский глаз очень неудачен в смысле пластических дисциплин. Я помню, как один мой друг сказал, что кто-то рисует, как вьетнамец. У вьетнамских студентов, которые приезжали учиться в советские художественные вузы, действительно был очень странный рисунок. Европейских рисунков они не могли рисовать. То же самое русские. Про пластические свойства нашей славяно-татарской души можно легко забыть. Был один только Валентин Серов.

[…] Как говорится в «Анне Карениной», есть манеры и манеры. То, что сегодня строится — это сделано, конечно, пришельцами. Это не укладывается в голове. Например, мне очень нравится новое банковское здание в районе улицы Станиславского, где внешние стены выложены полированным мрамором. Все равно что сортирной плиткой мы начнем выкладывать внешние стены сооружений. И вот это сочетание случайных денег и отсутствия фундаментальных знаний — и есть московский стиль. У меня в молодости было одно из любимых занятий — ходить по реставрируемым местам. Мы с Димой Гутовым считали архитектурные и строительные промашки: неправильно сделанные косяки, плохие двери или какая-нибудь стенная панель, которая гвоздочками прибита. Сейчас все прибито гвоздочками. Хреново положена плитка, и от всего этого — страшное ощущение нищеты. В чем проявляется московская нищета? Я считаю, в «новом московском стиле» — в том, как построили Храм Христа Спасителя — с чудовищными архитектурными огрехами, как построен ПОГРЕБ С МАГАЗИНАМИ на Манежной площади. Все, что есть нынешняя Манежная площадь — материализовавшийся бред наркомана. В этих трехэтажных подземных магазинах безумно темно. Уже сейчас там чудовищно грязно. Адски воняет жареными пирожками и перегорклым маслом. Вот что есть эстетическая суть этого места. Я рассматриваю платочек Max Mara, а мне ВОНЯЕТ ПЕРЕГОРКЛЫМ МАСЛОМ — вот это современная Москва. Это масштаб человеческой личности. Это то, о чем говорит Берт Ланкастер в «Леопарде» Висконти: просто шакалы пришли.

Из неопубликованного интервью, ноябрь 2004 г.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить