Поле брани
СЕАНС – 29/30
Тридцатилетний мальчик Валя в дурацкой бейсболке изображает жертву во время следственных экспериментов. Изображает халтурно — не без отдачи или вдохновения, а попросту недисциплинированно, истерично и как-то до омерзения по-столичному — в первом же эпизоде, например, он портит казенную кассету грубыми нападками на русское кино (отвлекающий прием, заставляющий первое время верить в то, что перед нами — герой-резонер). После работы Валентин выслушивает замечания от призрака отца-моряка, заносящего с улицы на паркет ошметки подтаявшего снега, эпатирует мать и отчима слизыванием водки с палочек для еды и доводит сверхъестественной пассивностью свою девушку до истерики. Несколько раз по ходу фильма возникают намеки на сходство судьбы Валентина с судьбой Гамлета (отравленный, по-видимому, отец, дядя Клава, тягомотные отношения с «подружкой» и т. д.), но шекспировские аллюзии тут — скорее постмодернистское смехачество, чем осмысленный парафраз. По мере того как одни подозреваемые сменяются другими, все более и более человечными и, кажется, все более невиновными, Валина судьба и вовсе вытесняется на периферию повествования, а в центр выходит начальствующий над ним следователь, произносящий ключевой и пламенный монолог о потерянном поколении, всеобщем «похуизме» и конформизме. Наконец, при помощи суши из ядовитой рыбы фугу Валя совершает изящную рокировку, выходит из очерченного мелом контура на полу и сам становится обвиняемым, которого окружают его суетливые клоны в кепках: именно им теперь изображать жертв.
«Подворье прокаженных»-2
Насколько я понимаю, сила постановки «Жертвы» на сцене МХТ кроется не то в 85, не то в 95 нецензурных словах следовательского монолога и экспрессивной имитации hand-job’a с удушением. В кино ни то ни другое, разумеется, не новость, поэтому решение Серебренникова прибегнуть к иной, демократичной основе, носителю можно только приветствовать. В конце концов, неприятно, когда вместо гражданской позиции автора критика обсуждает допустимость брани и мастурбации на сцене, в то время как интересны другие вопросы: является ли надеваемая героем маска зайца указанием на то, что ему все равно, а финальное появление стайки молодых людей в бейсболочках — намеком на неистребимость заразы равнодушия? Зачем Серебренникову понадобилось утяжелять фильм анимационными вставками, не сказать чтобы очень изящными? Бесконечное позерство и кривляние Чурсина — это попросту дурная игра или все-таки ирония второго порядка (при первом просмотре фильма склоняешься к первому, при повторном — все-таки ко второму)?
«Изображая жертву» — «Сеансу» отвечают…
Другое дело, что комедия Пресняковых — это вовсе не фильм, в лучшем случае — телеспектакль, сочиненный с глубоким убеждением в том, что бездомный на сцене все-таки должен выглядеть не бомжом, а намеком на бомжа. Полная изящных и легких намеков, сложносочиненная, и «закольцованная» сценарная конструкция «Жертвы» в чуждом остранения кино начинает выпирать, как ребра у бродячей собаки. Протагонист превращается в деталь ландшафта, и язык не поворачивается называть его ни героем, ни антигероем нашего времени, это не то что не Гамлет, это даже не Петрушка, а какая-то Елизавета Бам, сплошной анекдот и ерунда на постном масле, дырка от бублика и пустое место. Нет человека — нет проблемы, и вся линия бездарного нигилизма, связующая бурлескные, зато живые, полные не пафоса, но скрытой тоски эпизоды следственных экспериментов, рвется. Образно говоря, за словом [мужской половой орган — прим.ред.] проглядывает-таки забор, и, повинуясь логике той самой рокировки, второй план меняется местами с первым. Проблемный юноша в бейсболочке же оказывается чем-то вроде дороги в роуд-муви: по ней идут настоящие герои — все эти неравнодушные следователи, страстные мужчины в растянутых трениках и «японки с судьбой» (эпизодическая роль Лии Ахеджаковой стала основным козырем в рекламной кампании фильма). А из пьесы с гражданской позицией получается, во-первых, отличная кинокомедия — это, вообще-то, жанр, трудно дающийся и старому, и новому российскому кино; во-вторых, кино, приятное на вид, хоть и эклектичное (то вам анилиновая карваевщина, то кабаре, а то и вовсе какой-то кинотеатр.doc). Что до ауканья по потерявшемуся за 90-е поколению, до размышлений за судьбы самолетов и электростанций, отданных в руки живых мертвецов, то сама аура кинотеатра делает их не совсем уместными, настраивая зрителя на добродушно швейковский лад — ну как-нибудь да будет, ведь ни разу же не бывало, чтоб никак не было. Это, правда, не отменяет того, что пламенный монолог все-таки должен услышать каждый участковый врач и инспектор, дворник и архитектор. И тот, кто кладет плитку, — тоже.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса