Сергей Карандашов
Сергей Карандашов

Эвридика, Орфей и другие


1.

Утренний троллейбус был набит битком.

— Не знаю, фехтование — такой травматичный вид спорта, — говорила молодая дама с небольшими темными усиками, замаскированными пудрой, — вдруг уколется, даже если и шпага затупленная…

— Это еще что! — ответила ей тучная подруга, а может, родственница, — я слышала где-то, не помню, кто рассказывал: играли в шахматы, один уснул и наткнулся глазом на королеву… или ладью, не знаю, в общем, самая острая которая! Моментальная смерть! Вот и думай, куда ребенка отдавать…

Обе стихли, очевидно, воображая себе ужасную смерть шахматиста.

Троллейбус остановился у заводской проходной. Люди со смены торопились домой и буквально приступом брали транспорт. Оставшиеся снаружи колотили в двери, кричали что-то водителю. Наконец троллейбус тронулся.

Андрей оказался вплотную притиснутым к паре влюбленных.

Молодые парень и девушка переговаривались о чем-то несвязном, случайном, неслучайное же звучало в их приглушенных голосах, отражалось в глазах, в том, как они изредка касались друг друга руками, словно бы нуждались в подтверждении реальности, близости другого. Со всех сторон жались друг к другу люди, вынужденная близость раздражала людей. Всех, кроме этих двоих. Андрей чувствовал каждое их движение и в какой-то момент осознал, что подглядывает невозможно стыдное, интимное. Парень целовал девушку, Андрей чувствовал, как он наваливается, вдавливается в нее, потому что она автоматически теснила Алексея. В какой-то момент, когда поцелуй достиг апогея невыносимости, девушка неожиданно, скорее всего, инстинктивно схватилась за бедро Андрея. Он дернулся и начал протискиваться сквозь толпу к окну. На него шипели. Девушка и юноша засмеялись. Андрею показалось, что они специально для него устроили этот порнографический спектакль, и он обернулся, чтобы проверить.

Но они были заняты только собой.

Андрей уперся лбом в стекло, стараясь не смотреть по сторонам.

Вывернув на проспект, машина стала набирать скорость.

Узаднего окна возникло оживление.

— Когда она забраться-то успела?

— Г ляди, что творит, чистая обезьянка.

— Стоят, скалятся — она ж убьется.

— Да крикните же, наконец, водителю. Пусть остановит!

В этот момент троллейбус стал поворачивать — что-то заскрежетало, двинулось наверху. Прямо перед Андреем, за боковым стеклом, возникли ноги в коричневых старомодных туфлях, затем и сама их владелица, соскользнув, повисла за окном — это была девушка лет 16 — длинное зеленое платье ее развевалось, как флаг, куртка задралась, оголенные худые руки вытянулись, уцепившись за веревки, ведущие к штангам троллейбуса. Приоткрыв рот, она удивленно смотрела на Андрея, точно не ожидала встретить его здесь.

Водитель резко затормозил. Девушка качнулась вперед, затем назад и исчезла, без звука, без следа, как унесенный ветром листок.

Все случилось почти мгновенно. Салон пришел в движение.

Двери были закрыты, и все пытались протиснуться к заднему окну, выглядывали, переспрашивали. Андрей открыл форточку бокового окна, высунулся наружу.

Девушка боком, неловко сидела на мостовой метрах в десяти позади троллейбуса, задрав голову, разглядывала окруживших ее людей, точно не понимала, где она очутилась. Сама встать она, видимо, не могла, ее перенесли водну из остановившихся рядом машин. Машина сразу же уехала. Кто-то дернул Андрея за руку — рядом, держась за поручень, стоял Сережа.

— А расскажи про кота.

— Что? Какого еще кота? — Андрей до сих пор так ясно видел перед собою глаза той сумасшедшей девчонки, что невольно провел ладонью по лицу.

— Владыку времени… Чшхи-и!

2.

В дверь тихонько постучали — Андрей едва расслышал.

Звонок, что ли, опять не работает?

На пороге стояла Таня. Одета она была в то самое зеленое платье, в котором Андрей впервые увидел ее из окна троллейбуса. Рядом с ней стоял большой старый чемодан. Несколько секунд она только тяжело дышала, затем наконец выговорила:

— Я звонила, звонила, но у тебя телефон отключен. Можно к тебе? — и, не дожидаясь ответа, быстро прошла в его комнату.

Андрей подхватил ее чемодан.

— Ого… Как ты его сюда затащила?

— Сережка такой смешной в платье… Хороший у тебя вид из окна…

— Да, только стекла грязные…

— Это неважно. Андрей, я приехала к тебе. Ты не волнуйся, только на день-два, а потом поеду к тете Тоне в Вологду, — она все так же стояла у окна, спиной к Андрею, говорила негромко и быстро, точно боялась, что ее сейчас прервут.

— Мать хочет положить меня в клинику на операцию… Я от нее сбежала…

В передней раздался звонок. Таня резко обернулась:

— Не открывай! Это она. Выследила уже.

— Соседка откроет.

Таня подбежала к двери, задвинула шпингалет, забегала глазами по комнате, как загнанный зверек:

— У тебя и спрятаться негде.

В прихожей прошаркали тапочки, щелкнул замок.

Таня кинулась к Андрею, обеими руками сжала ему предплечье, зашептала:

— Андрей, пожалуйста, не отдавай меня. Она сумасшедшая! Она так уже папу уморила.

В дверь комнаты постучали.

Андрей с трудом разжал Танины руки, обнял ее за плечи:

— Ну-ну, не шуми, не станем ей открывать, и все.

Таня метнулась к открытой створке окна, стала снимать туфли.

— Погоди…

Но она уже скользнула сквозь прутья решетки и выбралась на крышу.

Соседка опять постучала, уже настойчивее:

— Странно. Обычно у него всегда открыто. Может, спит?..

— Андрей, откройте! — Зоя не сдержалась, сорвалась на крик. — Немедленно откройте! Или я вызову милицию!

— Сейчас-сейчас! Я только оденусь, — Андрей говорил громче, стараясь заглушить шум на крыше.

Он поставил чемодан в угол, накрыл его покрывалом. Попытался захлопнуть створку окна, но она не закрывалась…

Таня слышала, как ворвалась в комнату Зоя, — заметались, застучали по полу металлическими набойками ее итальянские сапожки.

— Где Таня?! Я знаю, она поехала к вам. Она была сегодня в больнице, и там ей дали ваш адрес. — Сапожки остановились совсем близко от окна.

— Зоя Арсеньевна… — Андрей старался быть спокойным.

— Что Зоя Арсеньевна?! Вскружил девчонке голову, она убежала из дома — прекрасно, романтично! Если бы не одна маленькая деталь — Таня серьезно больна, возможно… необходима срочная операция. Ты знаешь это? Ты понимаешь, что ты делаешь?!

— Не кричите здесь, я вам не пацан! — Андрей с силой захлопнул створку окна, треснуло стекло…

Таня некоторое время лежала неподвижно, прижавшись к скату крыши, затем, вытянувшись, осторожно заглянула вокно.

Мать сидела на низкой скамеечке у печки. Она как-то вся съежилась и казалась маленькой, беззащитной. Андрей сидел рядом на корточках, курил. Скоро Зоя поднялась, записала что-то на бумажке, отдала Андрею. Он проводил ее к выходу.

Таня снова легла, прижалась к скату и застыла. Вокруг нее по крыше застучали первые капли дождя, оставляя на проржавевших листах железа влажные темные кружочки. Задребезжало стекло, скрипнула створка окна.

— Таня!.. Татьяна, ты где? — Андрей выглянул наружу. — Влезай, она уже ушла.

Таня, точно очнувшись, полезла, попятилась задом, на четвереньках, вдоль края крыши.

— Ты куда, дурочка, дождь ведь… Я ж тебе говорю, она ушла, — Андрей осторожно вылез на крышу, пошел к Тане.

— Не подходи! — Голос Тани звучал тихо, но твердо. — Я видела… Вы с нею сговорились.

— Погоди… С чего ты взяла? — Андрей сделал еще несколько шагов.

Таня метнулась к слуховому окну, но оно было заколочено.

— Стой, не подходи! Мне все равно, что здесь, что в клинике под ножом… Я прыгну! — Трясясь, как в ознобе, она поднялась, встала на краю крыши.

— Танька, ты что… — Андрея прошиб пот, он замер, боясь шевельнуться.

— Клянись! Сейчас же клянись, что не отдашь меня ей в клинику… Ну! — она вдруг поскользнулась и неуклюже грохнулась, распластавшись на мокром железе.

Андрей кинулся к ней, схватил ее в охапку, оттащил подальше от края.

— Клянись, клянись!.. Я все равно это сделаю… Я не пойду туда…

— Клянусь, конечно, клянусь тебе, глупенькая. Куда же я тебя, такую, отдам. — Он говорил тихо, скороговоркой, точно усыплял, убаюкивал ее. — Не бойся, ничего же еще точно не известно… Друга моего тоже чуть не насмерть залечили, у него опухоль в желудке была. А он взял и поехал на лето к знахарю. Вернулся через месяц, смотрят — и нет у него никакой опухоли.

— Правда? Андрей, ты ведь это не выдумал? Да?

— Какое там выдумал. У меня и адрес этого знахаря где-то записан. Он здесь, за городом живет…

И тут Таню словно прорвало, она ткнулась Андрею в плечо, завыла, как ребенок, всхлипывая, заикаясь, глотая слезы вперемешку с расплывшейся тушью:

— У меня туфля… вниз упала…

— Найдем, найдем мы твои туфли, кому они нужны…

Андрей хотел еще что-то сказать, но вдруг почувствовал, что еще слово, и он сам разрыдается, как пацан. Это было щемящее, сладкое и стыдное чувство. Он едва сдержался и в этот момент понял, что никогда никому уже не отдаст эту сумасшедшую девчонку. Он стащил с себя свитер, накинул его Тане на плечи, стал гладить, согревать ладонями ее босые, с тонкими щиколотками, ноги.

— Эй, молодежь! — в доме напротив, в окне четвертого этажа появился костлявый пьяненький мужичок лет пятидесяти в застиранной майке и спортивных штанах. Он поставил на подоконник две небольшие акустические колонки. — Специально для романтиков!

Мужичок врубил магнитофон на всю мощь и, покачиваясь, начал танцевать, вскидывая голые тощие руки, приседая, выделывая какие-то нелепые коленца.

Музыка заглушила шум все усиливающегося дождя.

3.

От деревни к хутору знахаря тянулись почерневшие, покосившиеся от времени столбы линии электропередачи.

Хозяйство на хуторе было нехитрое: ветхий уже дом-пятистенок, такие же ветхие деревянные постройки во дворе, за домом — огород, небольшой сад.

Выделялся только поднимавшийся из-за деревьев двухэтажный деревянный сруб с голым каркасом крыши.

Калитка оказалась незапертой. Лежавший на привязи пес молча проводил их глазами до крыльца и зевнул. На стук никто не отозвался, Андрей толкнул дверь и вошел в сени.

Дико запищал вдруг котенок — Андрей чуть не раздавил его в темноте, — в сени вылетела маленькая плотно сбитая женщина с редкими взъерошенными волосами. Она вытолкнула Андрея на крыльцо, но тут же вцепилась ему в руку, запрокинула свое плоское, как блюдце, лицо:

— Ты чего тут?! Вы зачем тут?..

— Мы стучали. Простите… Это дом Григория Середы?

— Дом… Это ж разве дом?.. А что вам до Григория?

— Друг мой армейский у него лечился. А теперь сестра моя… — Он кивнул на Таню.

— Нету Григория… Уехал.

— А когда приедет?

— Не знаю… И вообще, не лечит он больше. Все, лафа кончилась.

— Вы не поняли. Мы не с пустыми руками. Мы заплатим. —

Андрей достал из кармана деньги и протянул ей. 

Она только глазом на них глянула:

— Нет, парень, твоих бумажек мне теперь и курам на корм не хватит… Идите, вон, в деревню, к бабке Клавдии. Она, может, вам поворожит… А то ходят, ходят почем зря. Грязь только носят, — она взяла из сеней веник и демонстративно стала подметать крыльцо.

Таня сбежала вниз и быстро пошла к выходу, но перед самой калиткой неожиданно остановилась — сквозь штакетник просунулась загорелая, почти черная рука, калитка приоткрылась, и во двор вполз чрезвычайно потрепанный, как весенний кот, мужичок. Он сделал Тане какой-то знак и на четвереньках стал пробираться вдоль забора к сарайчику.

Но не успел. Хозяйка, шлепая босыми ногами, уже неслась к нему через двор.

— Ты где это уже успел с утра набраться?! Я тебя за чем посылала, а? — она трясла и молотила его, как мешок, рыча и всхлипывая одновременно.

— Н-н-н… Ни-на… — На небритом лице его блуждала блаженная улыбка. Он, казалось, лишь слегка удивился такому приему. — Н-н-ниночка!

— Что Ниночка! Дожди, вон, зарядили. Не сегодня завтра снег выпадет, а он все лыбится, все брови свои разглаживает!

Таня потянула Андрея за руку:

— Пошли, пошли, ну!

Они уже вышли на дорогу, когда хозяйка окликнула их:

— Эй, парень! Плотничать можешь?

— Приходилось в армии…

— Тогда так. — Она маленькой крепкой ладонью отерла глаза и продолжала уже спокойно, по-деловому. — Хочешь, оставайтесь, будешь помогать крышу ставить. Тогда девку твою станем лечить, а нет так скатертью дорожка… Только у меня чтоб сухой закон. Вот так! И Григорию чтоб ни копейки не давать — сразу выгоню!

Нина послала Андрея приготовить костер на огороде: принести дров, настрогать щепок для растопки, нарыть глины. Сама ушла, но скоро вернулась с чугунком и небольшим горшком. Чугунок доверху был полон черных прогнивших костей. Андрей не удержался:

— Чьи это?

— Чьи… человечьи! Делай лучше, что говорят!

Андрей зарыл горшок в землю посреди костровища. Нина закрыла чугунок крышкой с маленькой, как для бросания монет, прорезью и, опрокинув его вверх дном, поставила на горшок так, чтобы прорезь приходилась как раз над горлышком горшка. Затем обмазала все это сооружение глиной и обложила дровами. Оставив Андрея разжигать костер, Нина увела Таню в дом.

Когда они вышли оттуда, Таня была закутана в малиновое, свитиеватыми узорами, покрывало, из которого выглядывала ее цыплячья, почти наголо стриженная голова. Таня бодрилась, пыталась даже улыбнуться Андрею, но улыбка вышла какая-то смазанная.

— Пошли, что ли. — Нина взяла ее за руку и повела куда-то через огород.

Придерживая покрывало, Таня покорно поплелась за ней, осторожно ступая босыми ногами по мокрым комьям земли. Они отошли к самому плетню, где Нина сняла покрывало с Тани, и та осталась почти голой, в одних светленьких трусах- худенькая, съежившаяся фигурка, — потопталась, потопталась на одном месте, тут Нина махнула на нее покрывалом, и Таня исчезла, как сквозь землю провалилась.

Андрей не сразу сообразил, что произошло. Постоял, постоял и кинулся к плетню. Таня барахталась по горло в навозной яме, пытаясь выбраться, хваталась за дерн, соскальзывала, снова лезла вверх, но Нина не пускала.

— С головой, с головой окунись! — склонившись над ямой, она своей маленькой, но сильной рукой вновь и вновь отправляла Таню назад, притапливала. — Ныряй, ныряй, говорю, бестолочь! А ты, парень, что морду воротишь? Коровьего говна не нюхал? Поди сюда, у тебя руки-то, небось, подлиннее будут. Андрей присел на четвереньки рядом с Ниной.

— Давай, давай со мною разом, вниз ее, дуру, дави. Так! — Таня с головой ушла в вязкую, маслянистую жижу. — Еще разок… Теперь тяни. Куда ж ты сам-то лезешь?! Ногой, ногой упрись.

Андрей сам чуть не соскользнул вниз, но, наконец, они выволокли Таню из ямы. Она хрипела, блевала, мычала что-то…

— На ноги, на ноги ее ставь! Дуреха, чего ж ты брыкаешься? Ее к сиське мамкиной тянут, а она брыкается. Стой, ятебе говорю! Вот так! — Нина оттерла влажной тряпкой лицо Татьяны.

Остаток дня Таня, как пугало, торчала на огороде у костра- обсыхала. Нина присматривала и за нею, и за костром, топила баню. Андрея она послала нарубить еще дров и наносить воды.

К вечеру стал накрапывать дождь. Из дома наконец появился Григорий. Он отбежал к кустам, справил малую нужду, затем подсел к Андрею, попросил сигаретку, тщательно размял ее, отломал фильтр и закурил.

— П-п-погода… п-п-падла… — Он сильно заикался, надвинул на лоб свою мятую, со сломанным козырьком, кепку, затянулся, замер, затем тонкой струйкой выпустил дым… Видно было, что курение для него — редкое, доставляющее удовольствие баловство. — Нинке только не говори, что курил… Давно они в баню пошли?

— С час уже.

— А-а… — Он разворошил угли, постукал палкою по затвердевшей глине, послушал. — Скоро доспеет… Подкинь еще дров… А дождь пойдет, там в сарайке, справа — канистра скеросином. Кружку-другую плеснешь, и лады…

Он докурил, бросил окурок в костер и, не торопясь, пошел через сад в сторону бани.

Совсем уже смеркалось. Дождь усилился. Андрей пошел в сарайчик за канистрой. Он проходил через сад, как вдруг из бани донесся тихий, сдавленный крик. По тропинке, ведущей в сторону бани, мимо Андрея, повизгивая, пробежал хозяйский пес. Андрей двинулся следом за ним. Пес скулил, царапался в низенькую дверь бани. Маленькое окошко было все закопченое. Андрей отогнал пса, хотел войти, но дверь была приперта изнутри. Он прислушался. Сначала было тихо, потом кто-то засмеялся, сказал что-то, и вдруг тишину разодрал дикий, надсадный крик — точно дух исходил из человека. Андрей навалился, надавил, дверь поддалась, он споткнулся обо что-то в маленьком темном предбаннике и, на четвереньках уже, ввалился в баню.

Пахнуло обжигающим спертым жаром. Широкая лавка, доски пола под ней и стена были в бурых ржавых подтеках. На лавке в мокрой запятнанной сорочке, опрокинувшись навзничь, выла, извивалась, билась в судорогах Таня. Нина держала ее за ноги, Григорий же, навалившись грудью, рукою придавил ее голову к лавке — от напряжения он сучил, скреб по мокрому полу босыми ногами.

Андрей кинулся к Тане, но тут Нина, размахнувшись, саданула ему чем-то тяжелым в лоб. Он сполз на пол — прямо перед ним, под лавкой, лежала курица с отрубленной головой, хозяйский пес, прижав уши, жадно слизывал вытекшую из ее горла кровь… Андрей хотел подняться, стукнулся затылком о край лавки — в глазах потемнело.

После ковша холодной воды Андрей пришел в себя, поднялся. В бане никого не было.

— Шишак у тебя будет знатный. — У выхода, на пороге, сидел Григорий. — Умойся, мыло там на лавке.

— А где Таня?

— Нинка ее в дом увела, отлежаться… Не робей, жива твоя Таня.

Андрей умылся, но бурые пятна на рукаве рубахи не отмывались. Он вышел, протер их песком:

— Это кровь?

— Небось не водица… Крепко ты, видать, прикипел к своей сестричке. Чуть нам все не испортил. Пошли-ка.

Они подошли к костровищу. Григорий разгреб догоревшие угли, пнул чугунок, глина треснула. Он откинул чугунок в сторону, по земле рассыпались удивительно белые, точно перламутровые кости. Григорий вынул из углей горшок с натекшей туда черной, вязкой, как деготь, жидкостью.

Сильно пахнуло паленым сырым мясом. Андрей невольно поморщился.

— Привыкай, парень. Этой штукой будешь ей каждый день голову мазать… Погоди-ка, — он отошел к углу дома, прислушался, быстро нагнулся и вырыл из земли что-то. Это была заткнутая бумажной пробкой бутылка водки. Правда, водки в ней оставалось всего граммов двести.

Григорий присел рядом с Андреем, вынул зубами пробку, большим пальцем на глаз отмерил половину, приложился к горлышку, посмотрел на метку, еще раз приложился:

— Ловненько, — он передал бутылку Андрею. — Так наш комвзвода говорил: носочки должны стоять ловненько.

Андрей выпил, достал сигареты. Григорий опять отломил фильтр, затянулся, но вдруг закашлялся, бросил сигарету:

— Не пошла, зараза… Не знаю, парень, кто тебе эта девка, но дела у нее хреновые. Может, вытянем, а может… Если вправду хочешь, чтоб выжила, нужно ее обрюхатить.

— Как это?

— Как, это тебе, молодому, виднее. — Григорий ухмыльнулся и снова закашлялся. — Брюхатая баба, она втрое живучее… Вот как. Ну, ладненько. Спи иди, завтра с утра на крышу полезем. — Он поднялся, засунул бутылку за пояс, взял горшок и пошел в дом.

Добравшись до сарайчика, Андрей упал на набитый соломой тюфяк и — как умер. Очнулся он уже ночью, когда почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Было темно, как в погребе.

— Кто тут?

— Это я, — в голосе Тани слышалась тревога. — Погоди, я свет зажгу, а то все кажется, что я опять ослепла.

Она щелкнула выключателем, над дверью зажглась заляпанная грязью лампочка. Таня была в ватнике, накинутом поверх длинной сорочки, на голове — перевязанное лентой льняное полотенце.

— Ну, как ты? — Андрей только сейчас вспомнил, что случилось.

— Как на том свете… У меня такое чувство, что вот сейчас шагну и взлечу.

— Ты в этом наряде на царевну из мультика похожа, только месяца под косой не хватает.

— И звезды во лбу…

— Звезда теперь у меня во лбу будет.

Таня нервно, отрывисто засмеялась, но тут же затихла.

— Я так испугалась, когда Григорий ко мне в бане подошел: губами шевелит — шепчет что-то, глаза, как у кота, круглые-круглые — ну, прямо, совсем другой человек.

— Да, со странностями дяденька… Мерзнешь же, иди сюда, под одеяло…

Таня послушно подошла, сбросила ватник, легла рядом, но продолжала говорить, точно заведенная:

— Мне Нина рассказывала, он пацаном еще в лешака рядился, лешак его и приметил.

— Как это?

— Они как-то с сестрой в лес поехали, за дровами Григорий увидел у дороги большой белый гриб, спрыгнул с телеги, сорвал гриб, оглянулся, а уже ни телеги, ни даже дороги нету.

— Да?.. И что? — Андрей придвинулся к Тане и почувствовал, как она вся дрожит. И дрожь эта передалась ему, он даже сжал зубы, чтобы не стучали — смех!

— И вот, он слышит, будто зовет его кто-то: «Гриша! Гриша!» Он и пошел на голос. Так и ходил три дня, пока к деревне не вышел. И, главное, за эти дни о нем никто не вспомнил, даже мать… — Таня осеклась, сглотнула слюну.

— Ты чего трясешься-то, как в лихорадке… — Андрей обнял ее, стал целовать. Она, торопясь, неумело отвечала. Полотенце сползло с ее стриженой головы.

— Чем это ты так надушилась?

— Это Нина меня травами отпаривала… чтоб не пахло…

Андрей вспомнил яму с навозом и ухмыльнулся.

— А что, тебе не нравится? Андрюша?.. Погоди-погоди, я сейчас.

Она рванулась вдруг куда-то, но Андрей задержал ее:

— Ты что?

— Там, в кармане ватника, луковица… Нина дала, сказала, чтоб запах отбить, тебе нужно луку съесть… И я тоже съем…

— Смешная ты… иди, иди сюда.

Он снова стал ее целовать. Она откинулась, замерла, едва дыша, и только легко, как котенка, поглаживала его по спине. Но вдруг вся напряглась и, быстро-быстро перебирая локтями, пятками, выскользнула из-под него, отползла дальше к стене.

— Нет-нет-нет… — Она одернула сорочку, быстро огляделась. — Сейчас, сейчас, подожди…

Андрей пододвинул тюфяк, взял ее за руки, мягко потянул к себе.

— Пойдем, пойдем. Не бойся. — Он гладил ее по стриженой голове, целовал по-детски хрупкую, дрожащую от напряжения шею, ключицы. Она неловко, бестолково тыкалась губами в его шею. Но вновь, как дошло до дела, сжалась вся и ящерицей выскользнула, забилась в самый угол сарайчика. Андрей кинулся следом, не дав ей опомниться, опрокинул, прижал к доскам пола, и здесь ей уже некуда было отступить.

Туман был таким густым, что берегов реки видно не было.

Когда впереди лодки неожиданно вынырнул небольшой островок, Таня испуганно ойкнула.

Андрей невозмутимо обогнул островок.

Небо светлело.

Таня вздохнула и извлекла из своего горла высокую и одновременно нежную ноту, которая была очень похожа на это голубовато-cерое туманное утро. Таня пропела куплет той самой песенки, которую проигрывал его телефон, когда Таня ему звонила. Туман впитал в себя звук, только вода всплескивала под веслом и иногда смешно вскрикивала какая-то птица.

— Обидно… теперь. Почему я раньше не пела?

Таня наклонилась над темной водой и принялась рассматривать смутные тени извивающихся под водой водорослей.

Она опускала лицо все ниже и ниже, потом кончик носа и брови коснулись воды: в первый раз чуть-чуть, потом глубже, в третий раз Таня погрузила лицо целиком, но глаза оставила открытыми.

— Там что-то светится, — объявила она торжествующе, вытирая лицо краем подола темной юбки. — Иди посмотри…

Андрей отложил весло, наклонился над водой:

— Ничего не вижу, только водоросли и железки какие-то дырявые.

— А ты лицо опусти, — сказала Таня. Андрей наклонился ниже. Вода тут же полезла в нос. Андрей притих и всмотрелся.

Из полутьмы проступали силуэты, похожие на деревья, в глуби не поблескивало что-то, похожее на пламя костра. Собственно, картинка казалась до ужаса похожей на его сон, снившийся ему не в первый раз, и на его декорации к спектаклю.

Андрей дернулся, лодка жадно зачерпнула бортом воду, залив Тане юбку и ноги.

Таня, сидя у сарая, пыталась снять туфли, зашнурованные тонкими, а теперь еще и мокрыми шнурками.

— Не могу, узел намок, — простонала Таня.

Андрей встал на колено и начал ей помогать. Узел не поддавался, пришлось пробовать его на зуб. Для этого Андрей распластался у ее ног.

— Тсс! — Таня схватила его за руку. — Гляди… Мимо них медленно, беззвучно прошел Григорий. Он размахивал руками, будто говорил сам с собой. Его тощая долговязая тень еще раз мелькнула среди деревьев и растворилась в тумане.

Скрипнула дверь дома.

— Гриша! Гри-иш! — Донесся оттуда мягкий зовущий голос, так не похожий на голос Нины. Она еще подождала, зевнула и еле слышно скороговоркой добавила. — Вот шатун-то, вот окаянный…

4.

— Здесь прямо, а потом налево, вдоль берега.

Шофер быстро, по птичьи, глянул на Андрея, но ничего не сказал. Проехали мимо стоянки дальнобойных грузовиков.

Справа черной пустыней тянулась мерцающая плоскость залива. Асфальт кончился, дальше начиналась размытая дождем грунтовая дорога. Шофер остановил машину:

— Всё, приехали.

— Тут всего-то метров двести осталось.

— Всё. Мне еще в гараж на другой конец города гнать.

Андрей хотел достать деньги, но правая рука, которой он всю дорогу держался за поручень над дверцей, как прикипела.

— Сколько с меня?

— Двести.

— Недешево. — Андрей снова попытался освободить руку, но пальцы не слушались.

Шофер вышел из машины, выволок из багажника чемодан.

— Тяжел, подлец… Контрабанда, что ли? Шаланды только что-то не видать. — Шутливый тон ему явно не давался.

Послышались голоса. Из-за кустов, со стороны залива, пока зались двое подростков, они быстро шли в сторону машины.

— Ну что, платить будем? — Шофер распахнул дверцу со стороны Андрея. — А ну вылазь, живо.

Согнутая в локте рука никак не хотела разгибаться. Андрей посмотрел на шофера и невольно улыбнулся (а глупо это, должно быть, выглядит):

— Я не могу, правда.

— Вылазь, я сказал! — Он почти взвизгнул, еще раз оглянулся на тех двоих, сунул руку в карман куртки и ткнул чем-то блестящим прямо в лицо Андрею, тот едва успел откинуть голову — шикнуло, волной газа ударило в ноздри, в глаза…

Когда Андрей пришел в себя, не было уже ни машины, ни подростков, ни Таниного чемодана. «Какую песню, собаки, изгадили. Хорошо, хоть пояс с веревкой додумался сразу надеть. А груз я уж здесь где-нибудь найду».

Он поднялся, стараясь твердо ступать, пошел к стоянке грузовиков. Сильно щипало глаза, было такое чувство, будто все кишки вывернули наружу, выжали и кое-как запихали обратно. Прямо у самой сетки, ограждавшей стоянку, Андрей скоро нашел полуразвалившуюся скамейку с фигурными литыми стойками — то, что надо, есть за что веревку зацепить. В кармане зазвенел телефон. Андрей нажал кнопку.

Услышал голос матери:

— Андрей! Только не делай вид, что тебе некогда! Я тебя предупреждаю, что завтра позвоню твоему руководителю и все ему расскажу! И если он не идиот, он тебя уволит, и ты будешь вынужден вернуться в институт! Я задыхалась, на подоконник ночью выползала, когда тебя рожала! Ты с самого начала как с луны свалился, весь в папашу! Але! Ты меня слышишь?

— Да, мама, — ответил Андрей, одной рукой приподнимая стойку и оценивая ее вес.

— Я бы сама приехала, но боюсь оставить Ивана Георгиевича! Он наведет полную квартиру, всю свою эту группу здоровья — и всё. А у меня тут компоты и салаты на зиму. А он сам им все и скормит, я знаю его… Как зовут твоего руководителя?

— Сурен Сергеевич.

— Все. Я завтра позвоню, или пообещай вернуться в институт.

— Хорошо.

— Что хорошо? Только потом не жалуйся и не обижайся.

Ятебе посылкой варенье выслала. Малину, от простуды. Не забудь получить. Все, пока, деньги кончаются…

Андрей уже почти освободил от досок одну из стоек, когда его окликнули из-за ограды:

— Молодой человек, простите, что отрываю от столь увлекательного занятия, угостите барышню сигареткой. «Барышня» — молодая особа лет двадцати двух — сидела совсем рядом, в тени «Камаза», на груде сваленных у ограды, накрытых брезентом старых покрышек: прямые черные волосы до плеч, обильно накрашенное широкое лицо, вечернее длинное платье, кофточка — одежка явно не по погоде.

— Правда, не жмись, очень курить хочется.

Андрей нащупал во внутреннем кармане куртки сигареты, просунул ей одну сквозь сетку ограды, дал прикурить. Она, затянувшись, устроилась на прежнем месте. Андрей оторвал наконец последнюю доску. Попробовал поднять стойку и чуть с нею вместе не съехал в лужу. Почувствовал, что как-то сразу ослабел. Присел на остатки скамейки.

За сеткой неподалеку щелкнул замок, донеслась негромкая мелодия. В ярком прямоугольнике двери деревянного вагончика возникла невысокая плотно сбитая фигура (верно, местный сторож). Он постоял, глядя на барышню, затем негромко спросил:

— Ну что, дива ярославская, надумала, или все Кольку дожидаешься?.. Дура, да он таких, как ты, из каждого рейса по три штуки привозит.

Барышня быстро нагнулась, подобрала с земли короткий деревянный брусок, вскочила и с силой запустила им в сторону вагончика:

— Иди со своей подушкой трахайся, урод.

— Ну как знаешь, замерзнешь потом — не просись. Сучка!

Он захлопнул дверь.

Музыка пропала, и в тишине сквозь порывы ветра яснее зазвучал приглушенный размеренный голос прибоя.

— Послушай, эй! Хочешь согреться?

Она не сразу ответила:

— А у тебя есть что выпить?

— Нет, я не про то. Короче, так: ты помогаешь мне дотащить эту железку до залива, и вся пачка сигарет — твоя.

Некоторое время она, склонив голову набок, смотрела на него (так иногда смотрят дети на что-то интересное, но им пока непонятное) и вдруг прыснула, легко, без надрыва рассмеялась.

— А ты парень с юмором. О’кей! Помоги-ка мне перелезть.

***

— Тормози, хорошенького помаленьку. — Она устроилась набревне у дороги.

Андрей присел на корточки, ткнулся лбом в холодный металл стойки. До воды оставалось метров семьдесят, не больше.

— Я все же не приспособлена к тяжелому физическому труду. А на кой тебе сдалась эта дура?

— Утопиться хочу.

— Что, с ней в обнимочку? — барышня опять прыснула. — Ты же ее не удержишь.

— У меня специальный пояс есть, веревка, — андрей похлопал себя по животу — звякнула цепь.

Барышня чиркнула спичкой, затянулась. Опять какое-то время внимательно рассматривала его.

— А что случилось-то? Ты прости, что я так…

— Хочу одного человека увидеть.

— Где увидеть?

— Там, — Андрей кивнул в сторону залива.

Из городского парка донесся нарастающий мощный гул, точно где-то рядом проснулся огромный вулкан. Чаша стадиона была ярко освещена — шел футбольный матч.

— У вас здесь какая команда?

— Что? — не понял Андрей.

— По футболу, говорю, какая команда?

— Не знаю.

— А у нас «Шинник».

Неподалеку, за высотными домами, взвыла и нудно, жалобно заскулила автомобильная сирена. Барышня огляделась- сзади, метрах в сорока, были высокие кусты, за ними проходило освещенное фонарями шоссе. Она последний раз затянулась, стрельнула окурком в сторону залива, стала снимать туфли:

— Умаялась — весь день на каблуках. Ты погоди, я сейчас вернусь.

— Ты куда?

— Я тут, в кустики, по-маленькому.

Он сидел, глядя, как она уходит, осторожно, но быстро ступая по мокрой пожухлой траве. Затем бросил стойку и кинулся вслед. Она побежала, отчаянно, как крыльями, махая широкими черными рукавами. Он нагнал ее уже у самых кустов, свалил. Она не крикнула, лишь шипела, рычала, как зверек, отбивалась туфлями. Он обхватил ее, прижал к земле, крикнул в самое ухо:

— Уймись ты, дура! Я не псих, слышишь?!

Она на мгновение замерла. Андрей успел поймать ее взгляд, выдохнул, стараясь говорить спокойно:

— Я здоров, я такой же, как ты. А ее нет, слышишь, она там. Я не хочу больше один.

Она дернула головой, сглотнула, видимо, хотела что-то сказать.

— Погоди. Слушай меня. Я тебя отпущу тут же, если захочешь. Прямо сейчас… Там дотащить осталось-то всего ничего…

— Руку сломаешь, идиот.

Он отпустил ее, поднялся. Она села, закатала рукав, стала осматривать руку:

— Здоровый, так сам эту железку и тащи. Я-то здесь причем?! Вот, ходи теперь вся в синяках. Везет же мне на дуриков. — Она встала, взяла свою сумку и пошла к кустам.

Андрей вернулся к стойке, поднял ее, но, протащив несколько шагов, упал, ткнулся лицом в грязь. Снова поднялся, попытался взяться за стойку, но пальцы не сгибались, скользили. Правой ободранной ладонью он наткнулся на гвоздь, но ничего не почувствовал — руки были точно чужие.

Вновь над самой его головой взревели трибуны стадиона, словно сама судьба потешалась над его слабостью, ничтожеством.

Андрей слизнул кровь с ладони и вдруг вцепился в нее зубами. Пальцы сжались, наконец, от боли.

— Так-то… Хрен вы меня затопчете!

Он опять подхватил стойку, стал тянуть, она пошла неожиданно легко.

Андрей услышал дыхание сзади, обернулся — за другой край стойки взялась барышня.

— Чего надрываешься. Говорила ж тебе — подожди, сейчас приду.

Тяжесть стойки росла, казалось, от метра к метру. Они уже не могли поднять ее: двигали, переставляли с ножки на ножку, как циркуль, перекатывали, тянули волоком — но все же дотащили. И теперь сидели по обе стороны от нее, курили. Заметно похолодало, с залива дул порывистый пронизывающий ветер. Чем ближе был решительный момент, тем сильнее овладевал Андреем какой-то почти животный страх: все тело его била крупная дрожь. Он снял куртку, начал крепить стойку к поясу, но ничего не выходило — руки тряслись, как в лихорадке.

— Курточка у тебя шиковая. Оставь поносить.

— Бери.

Она надела куртку, застегнулась.

— Гляди, почти в самый раз. — Она прошлась по каменным мокрым плитам, остановилась. — Ну ладно, я пошла.

— Погоди, помоги привязать… руки закоченели.

Барышня стала помогать ему крепить груз к поясу, когда Андрей (странно, но в этот момент он как бы со стороны, хладнокровно наблюдал за самим собой), неловко развернувшись, столкнул ее в воду.

Несколько секунд он глядел, как она нелепо, отчаянно дергает руками, ногами, все отдаляясь от площадки, затем рванул стойку, откинул ее подальше от края и прыгнул в воду. Он пытался поймать барышню за волосы, ухватил уже, потянул- волосы легко отделились и остались у него в руке. Снова нырнул, тут она сама уцепилась, полезла ему на плечи. — Задушишь, дура! За пояс хватай. — Он ткнул ее локтем, перебирая руками по веревке, стал подтягиваться к площадке.

Стойка выдержала их вес, лишь немного сдвинулась к краю.

Они выбрались на площадку. Он держал на коленях ее мокрую коротко стриженную голову, вытирал шарфом бледное, почти белое в сумерках лицо, которое теперь так странно было похоже на лицо Тани… На какое-то время Андрей замер, всматриваясь в лицо девушки, но потом, точно очнувшись, стал трясти ее, ударил по щеке.

Она открыла глаза, неловко ощупала свою голову.

— Волосы… какого черта надо было за волосы хватать!

Откашливаясь, продолжая что-то ворчать, она поползла к краю площадки, пытаясь разглядеть в темной воде свой парик. Андрей все смотрел на нее, пока не почувствовал, что весь дрожит от холода. Подошел к барышне, помог ей подняться. Она отстранилась, выжимая на ходу шарф, направилась к шоссе.

Он двинулся следом, но тут же упал. Она обернулась, присела, еле сдерживая смех, — Андрей забыл отвязаться от стойки.

— Что ржешь? Помогла бы лучше.

Но она уже не могла удержаться — давясь от приступа смеха, на четвереньках она поползла ему на помощь.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить