Дом на песке и его обитатели
Долго и трудно добирались хмурые люди «Комы» из сегодня — в лагерные сороковые, на дрезине, по узкоколейке, через раскисшие поля…
Путь в безмятежные (покуда) тридцатые оказался куда короче для будущей обитательницы «Дома на песке»: через рощицу, почти бегом, минуя зеленые кустарники и цветочные клумбы — по заросшей тропинке, по деревянным мосткам — вверх по ступенькам -и на залитую солнечным светом веранду:
-А вот и Соня!…
***
Проза Татьяны Толстой безразлична к хитросплетениям событий и причудливым сюжетным изгибам. Она свободна от обязательств перед фабулой — и этого не скрывает. Намек на интригу — лишь подтверждение ее, интриги, несостоятельности и никчемности.
Пусть придумала Ада разыграть эту наивную дуреху Соню, пусть отправила ей пылкое послание, объяснившись в возвышенных чувствах от имени ею же придуманного Николая, а та — поверила. И что? В том ли дело, когда жизнь проходит? Жизнь проходит — это главный сюжет и единственный ответ на все вопросы. Жизнь проходит быстро — и наскрести ее, зачем-то бывшей жизни — лишь на рассказ в десяток страниц, не более…
***
Словно по чьей-то ошибке, бездумной прихоти рождаются некстати на свет все эти петерсы, марьиванны, сони…
Большое Историческое Время равнодушно к ним, но и они не сводят со Временем счеты, а просто и беззлобно существуют себе на отшибе Жизни. И дела им нет до того, какая именно Великая Эпоха утверждает себя в правах нынче, в какой незаметной точке довелось их никому не нужной жизни пересечься с Историей… ***
О том, что фильм «Дом на песке» снят по мотивам рассказа Татьяны Толстой «Соня», титры успеют поставить в известность заранее. Впрочем, сделано это будет скорее из желания авторов соблюсти правипа негласного этикета, нежели по внутренней необходимости.
Не потому, что кинематографу не по силам эта и впрямь странная проза. Не потому, что экранизации как таковой не существует, а ее возможность — миф, неизвестно кем придуманный.
А потому, что история, предложенная экрану авторами этого фильма, — совсем другая, отдельная, своя история: история людей, вовлеченных в Историю, существующих не на отшибе — в Большой жизни, не на полях — в основном тексте.
***
Возникнут из дымки, проявятся очертания Дома. А его обитатели, молчаливой тенью промелькнувшие по страницам рассказа, обретут плоть и место за накрытым хрустящей скатертью обеденным столом. Ставни и двери будут открыты настежь — и сквозняки тридцатых будут гулять по коридорам и комнатам…
Только вот — сколь безлико то Время, причастными к которому оказываются герои (хриплый голос репродуктора за стенкой, взбиваемый омлет из яичного порошка, слоники на полке буфета, отложные воротнички), — столь расхожи сами характеры, судьбы, жесты…
Благообразный глава рода Адольф Николаевич то и дело готов пускаться в небезопасные рассуждения об Ильиче и Соловках. Его юный родственник Котик с чувством музицирует при свечах, напевая не что-нибудь — а Северянина (вторя при этом глухому голосу героини «Комы», шептавшей перед арестом цветаевские строки). Друг семьи литератор Валериан — декламирует пророческие стихи Хармса. многозначительно — и это дадут понять — примеряя их к собственной судьбе…
И что-то неуловимо рушится в этой истории. Уходит трагедия — как вода сквозь песок, на котором выстроен этот Дом. Фундаменту грозит быть размытым; чувствуя это, авторы ищут поддержки у сюжета. Подробно выстроенный сюжет фильма — бессмысленно замысловатая вязь, на которую не жалеет фантазии и сил жизнь, сплетая-стравливая человеческие судьбы…
***
Что же тогда затеянная Адой игра? Что — ее роман в письмах с Соней? Зачем ей это? Ведь с Соней все ясно с первых же кадров, с первого ее явления этим людям, этому дому, этому фильму.
Томное имя в мерцающем ореоле российской словесности — словно злая насмешка природы над этим существом. Угловата — не то слово. Некрасива. Одета вызывающе безвкусно, уныло, по-старушечьи. Чулки перекручены. Уродливые туфли стоптаны. Соня.
Главное же — глупа. Вот и уцепится обеими руками за нежданно свалившееся счастье, вот и будет писать своему Николаю, который умирает от любви к ней, который посвящает ей стихи, который не в силах разрушить свою семью — и потому ей, Соне, никогда его не увидеть…
Ну да что — Соня… Вот Аде зачем все это?
Зачем привела ее невесть откуда в тот летний день?
Зачем вытолкнула к этим людям — Адольфу Николаевичу, Леве, Котику, Валериану?
Зачем одарила ее десять долгих лет письмами влюбленного Николая?
Неужто лишь — ради развлечения беспечной компании (поначалу), из жалости к сониной непроходимой глупости (позже) да от бессильной ненависти-сострадания (наконец)? …
***
Нет, смысл игры в роковой любовный треугольник (несуществующий Николай — его несуществующая жена — его любимая и влюбленная в него существующая Соня), смысл игры, которой с таким упоением отдается Ада, прояснится тогда, когда станет очевидной связь этой истории с другой — трагжески запутанной историей реальных взаимоотношений реальных людей: Ады, ее возлюбленного Валериана и его нелюбимой жены Гали.
Два треугольника судеб с общей вершиной сосуществуют в пространстве фильма. Вдохновенно сочиняя своего Николая, безудержно влюбленного и обремененного семьей, вынуждая ни в чем не повинную Соню играть чужую (ее собственную) роль из другого спектакля, Ада изживает, жестоко сбывает ей — свое унижение, свою боль…
Но Время, не желая довольствоваться ролью наблюдателя в разыгрываемой не им партии, по-своему распорядится сюжетом чужих судеб.
Исчезнет в начале сороковых, пропадет из этой жизни Валериан, а вместе с ним — и его нелюбимая Галя.
«Вы туда не ходите лучше», — посоветует сопливый мальчишка-сосед растерянной Соне. Зачем она придет? Почувствует, наверное, как с этим исчезновением распадается, рушится что-то в ее странно счастливой жизни…
***
Почувствует, но себе не поверит. Даже уходящему на фронт Котику не поверит, который — с отчаяния ли? из жалости? — на прощание прокричит ей, что писем не будет больше. Не по- верит и — через вымерший блокадный город, еще передвигая опухшие ноги, мимо полуразрушенных домов и накрест заклеенных окон — за угол — вверх по гулкой лестнице — в распахнутые настежь двери квартиры, где на кровати, среди вороха не согревающего тряпья, умирала от голода Ада.
Где умирал, но еще был — Николай.
Потому что никакой Ады Адольфовны уже не было.
Читайте также
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»