Лекции

Невиданное кино. «Случай женщины»


Фильмы, которые входили в этот курс, били в первую очередь на эффект неожиданности. «Финский нуар», «гламурный веризм» — понятно, что подобные словосочетания собирают полный зал (не говоря уже о «документальной датской порнографии»): страшно же интересно, как такое чудо-юдо может выглядеть. К сегодняшнему фильму такое «ударное» словосочетание тоже вроде бы прилагается: «израильская новая волна». Но именно в сегодняшнем случае эта «ударность» важна наименее. Сама по себе израильская «новая волна» — явление любопытное, достойное, заслуживающее внимания и т. д. Однако если бы речь шла просто о том, что это фильм из израильской «новой волны» — пусть хоть самый что ни на есть важный, — то, пожалуй, особого разговора оно бы и не стоило. А все не так.

Еще одна «новая волна»

Израильская «новая волна» как явление возникает довольно поздно. Как и в почти любой другой стране, она является ответом на засилье ура-патриотических консервативных настроений. Разумеется, всюду своя специфика, и по основаниям для таких настроений, и по скорости и степени явности нарастания протеста, и по всему прочему. В случае Израиля схема вполне ясна: «новая волна» становится реакцией на триумф Шестидневной войны, после которого консерваторы-сионисты, управляющие государством, уже почти полностью забивают те медиаканалы, которые хоть как-то можно использовать для пропаганды, патриотическими самовосхвалениями, что служит источником раздражения для молодых кинематографистов. Те видят, как в промышленных количествах тиражируются риторические шаблоны, и задаются встречным вопросом: а где же реальность, которая нас окружает? Та, в которую мы, молодые, только что попали и которую нам, молодым, хорошо бы хоть немножко понимать? Кино вроде бы предлагает для этого такие замечательные средства, а используется совершенно не по назначению… Такое умонастроение царит среди молодых израильских режиссёров в самом конце 1960-х; далеко не все они между собою знакомы, но для того, чтобы этому умонастроению поддаться и образовать в результате некое общее течение, быть знакомыми и необязательно. Если говорить о знаковых для «израильской новой волны» именах, то это Давид Гринберг, Абрахам Хеффнер и, наверно, единственный всерьёз знаменитый из всей этой когорты Ури Зохар; и все они снимают, повторяю, весьма и весьма достойное кино. Вспоминать о котором сегодня, по большому счёту, уже совсем необязательно.

Случай женщины. Реж. Жак Катмор. 1970

Герой нашей сегодняшней встречи Жак Катмор дебютирует как режиссер в 1969 году — то есть аккуратно попадает в хронологию процесса. Он довольно активно использует многие из штампов «новых волн» — а к концу 60-х это уже именно штампы — вроде формообразующего приёма социального интервью, неразделимого слияния игрового с неигровым или понимания кинокамеры как инструмента объективного социально-психологического анализа. Благодаря этому его дебютный фильм «Случай женщины», который вы сегодня увидите, во всех источниках, где он вообще упоминается, неизменно причисляется к израильской «новой волне». Кроме того, надо сказать, что фильм Жака Катмора — первый из израильских фильмов, попадающий в поле зрения европейского истеблишмента: он оказывается в конкурсе Венецианского фестиваля 1969 года, что, естественно, является огромным прорывом для израильского кино. А ещё надо сказать, что Жак Катмор, который тогда, на рубеже 60-70-х, числился в Израиле одним из наиболее ярких художников страны, на протяжении последних 30-35 лет из истории израильской культуры почти полностью вычеркут. Учебники и монографии, самое большее, ограничиваются упоминанием: вот, дескать, был ещё и такой. Аккуратно, кратенько, — примерно так же, как сделал сейчас я, то есть непрестанно ловча словами, — вписывают его в контекст и на том успокаиваются.

…Полноте, откуда вообще в Израиле взялся режиссер с именем Жак? Придется начать сначала.

Случай женщины. Реж. Жак Катмор. 1970

Явление денди

Собственно весь градус безумия, который вас сегодня ожидает, можно понять уже по первой фразе. Жак Катмор, родившийся в 1938 году, — каирский еврей, закончивший иезуитский колледж. Выходец из весьма состоятельной семьи, он, проведя все детство в Египте, почти не знает арабского; его отец — состоятельный торговец недвижимостью и завзятый франкофил, в доме все говорят по-французски. В 20 лет Катмор, выпустившись из иезуитского колледжа, в котором ему было привито соответствующее таким заведениям воспитание и образ мыслей, покидает родной Каир, едет в Швейцарию, а затем два года живет во Франции, где пытается стать художником — довольно успешно — и оказывается вовлеченным чуть ли не во все передовые авангардные французские художественные течения, — а это самый конец 50-х, и передовых художественных течений во Франции примерно столько же, сколько граждан. В 1960 году он решает обосноваться в Израиле, быстро выучивает иврит и быстренько проходит военную службу. Ну как он её проходит? Вот у него появляется там друг-однополчанин, они обычно вдвоём выполняют наряды — то есть, так как зачислены они в артиллерию, таскают снаряды, проверяют прицелы, смазывают орудия… в общем, все как положено в срочной службе. Но вместо того, чтобы обсуждать, скажем, то, чем они заняты, а еще того лучше — важность их службы и величие государства Израиль в целом, они всё время наизусть и нараспев декламируют друг другу (пока тащат, значит, ящики со снарядами) польские да французские стихи. Друг, правда, сильно отстает от Катмора, потому что тот читает в любое свободное от службы время. Особенно часто Ницше и де Сада, томики которых у Катмора все время при себе, — последнего, разумеется, по-французски, тот в Израиле в это время вообще ещё не издан, его там и не знает никто, Катмор свою книгу с собой из Парижа привёз.

Впрочем, он ещё не Катмор. На самом деле зовут его Жак Мори, а псевдоним «Катмор» он примет в 1963 году по настоянию тестя. Демобилизовавшись, Жак Мори тут же женится на дочери одного из самых престижных израильских поэтов Авота Иешуруна, и тот, чтобы как-то помочь сверхталантливому (что уже всем очевидно) зятю вписаться в культурную среду, предлагает ему взять псевдоним, который бы хоть чуть-чуть звучал «как будто на иврите». «Катмор» действительно звучит отдалённо похоже, и записывается на иврите легко, — хотя Жак Мори и здесь остаётся верен себе, потому что «Катмор» — это всего лишь искаженное французское «четыре смерти», quatre morts.

В считанные годы Катмор становится, наверно, самым знаменитым художником Израиля. Хотя художником — это еще полбеды; он — главный денди страны. Красивый, высокий, стройный, черноволосый, с жгучим (говорят, гипнотическим) взглядом, всегда безупречно одет. Если бы в Израиле в это время проводились чемпионаты по пикапу, то Катмор был бы на них председателем жюри, соревноваться с ним все равно было бы бессмысленно. Даже когда в середине 70-х Катмор был изгнан из страны, а память о его художественных произведениях тщательно стиралась и осталась разве что на уровне зыбких неверных легенд, — легенды о Катморе-пикапере были куда более живучи.

Случай женщины. Реж. Жак Катмор. 1970

Ингредиенты

Катмор занимается едва ли не всеми видами искусства, особенно современного. Он отлично и очень быстро рисует, в матиссовской манере. Постоянно устраивает перформансы и акции. Работает, как это и принято в 60-х, на пограничных стыках разнообразных искусств. И, что самое важное и что самое необычное для Израиля, — который в то время в культурном смысле является местом вполне провинциальным, — активно использует и переосмысливает все новейшие веяния европейской культуры. Он переводит на новый лад принципы дадаизма, скрещивает их с ситуационизмом, ибо является большим поклонником Ги Дебора, подмешивает чуточку леттризма (весьма экзотического авангардного течения, возглавляемого Изидором Изу, чей фильм «Трактат о слюне и вечности» буквально несколько дней назад здесь упоминал Михаил Трофименков)… — и это ещё только французский контекст.

Столь же несомненно влияние на Катмора, скажем, немецкого художника Ханса Беллмера (те, кто сведущ в истории радикальных литературных течений XX века, знают его как гражданского мужа великой Уники Цюрн). Беллмер в своё время, ещё до войны, изобрел жанр «эротической анаграммы», в котором создавал, по большей части, кукол (они так и входят в историю искусства: «эротические анаграмматические куклы»): ими восторгались сюрреалисты, Бретон посвящал им оды, и куклы эти, как оказывается в 60-е, действительно проторили один из главных путей в искусстве XX века. Беллмеровская концепция про тело и слепок, фактуру и копию, — это сюжет, которую до Катмора никому в голову не приходило переводить на язык кино. Точнее, почти никому. Как вы увидите из фильма, для Катмора оказывается очень важным опыт французского «нового романа», — не столько собственно литературный, сколько кинематографический, разработанный на рубеже 50-х — 60-х Аленом Рене и Аленом Роб-Грийе. Вот Роб-Грийе — это то самое «почти» и есть. Именно он первым начинает рассматривать взаимоотношения реальности и киноизображения, эту реальность зафиксировавшего, как отношения натуры и слепка. Любой взгляд проделывает с кинообразом манипуляции, аналогичные тем, что проделывают садисты, заковывая и обездвиживая своих жертв: на этой основе строится весь ранний кинематограф Роб-Грийе, и Катмор органично вписывает эту модель в свой фильм. Далее: будучи не только художником, но и отличным фотографом, Катмор подхватывает историю, которую начинает развивать в кинематографе Годар: историю о том, что изображение, превращаясь в открытку, становится продуктом, предметом торговли, а стало быть, в конечном счёте, инструментом манипуляции пролетариатом для буржуазного общества. Это то, что Годар начинает делать в «Карабинерах», а затем разворачивает в метод в «Презрении», строя каждый кадр с Брижит Бардо на манер рекламной открытки, имитируя, подчеркивая и остраняя товарную сущность производимого изображения.

Случай женщины. Реж. Жак Катмор. 1970

При всей очевидной франкофилии всех этих построений фильм выводит зрителя к финалу, который целиком построен на пространном фрагменте из Рильке. Для Катмора смерть, блокировка движения, кукольность во французском понимании (в первую очередь, в понимании Роб-Грийе) — феномены чересчур изысканные для его абсолютно необузданного темперамента. Чтобы объяснить, что такое кукла на экране, почему холодность красоты всегда оборачивается кукольностью, а, стало быть, имитацией, и почему на киноэкране имитация является единственным шансом на совершенство, которым жизнь не обладает, — для всего этого Катмор обращается к куда более ранним культурным контекстам, то есть к тому культу куклы, который создают в 20-е годы немецкие киноэкспрессионисты, и, еще того раньше, к неоромантической традиции, последним гением которой и был Рильке. Поэтому если рассматривать Катмора и его творчество только с позиций дадаизма, леттризма, ситуационизма и «нового романа», будет, скажем, решительно непонятно, откуда в фильме этого блестящего денди, ницшеанца и садиста (в философском смысле слова) появляется такое внимательное, чуткое изучение феномена старости. И это не эпизод, не побочная линия: фильм «Случай женщины» открывается, как увертюрой, сопоставлением живого старческого лица с мертвым молодым. О чём, собственно, и речь.

Съемки в Шабат

К концу 1968 года Катмор понимает, что прежних артистических эскапад ему мало. Не помогают уже ни специальные стимуляторы, которые, естественно, очень в ходу в той среде, где вращается Катмор, — ни даже такой ежедневный, длящийся много лет (собственно, все время пребывания Катмора в Израиле) перформанс, как толпы фанатов, которые бродят за ним по Тель-Авиву, подражая всему, что делает их гуру: походке, манере вскидывать голову, одежде… И Катмор решает снять фильм. Вопрос о финансовом обеспечении гонорарного фонда там не стоит: в главной роли снимается его жена, Хилит Катмор, топ-модель израильских масс-медиа, а все прочие исполнители в фильме, за тремя-четырьмя исключениями, это сплошь исполнительницы, а платить женщинам за что бы то ни было Катмор как-то не привык. Проблема заключается разве что в техническом обеспечении — но у Катмора, понятное дело, повсюду множество друзей и поклонников. Один из них, Амнон Саламон, работает оператором в студии «Гево» в Тель-Авиве. Фильм «Случай женщины» снимают так: когда заканчивается рабочая неделя, оператор, никого не спросясь, тайком проносит сквозь студийную охрану камеру, везет ее из Тель-Авива в Иерусалим, два дня они работают, а в понедельник утром он возвращает камеру обратно, так что никто ничего не замечает. Длятся эти двухдневные смены полгода.

Случай женщины. Реж. Жак Катмор. 1970

Когда весь материал наконец отснят, возникает проблема, о которой, по-видимому, никто из авторов-визуалов поначалу не подумал. Им теперь нужен какой-нибудь сюжет. На подмогу зовут Ури Зохара, который к этому времени уже числится лидером израильской «новой волны», и еще три месяца они сочиняют сценарий — эта стадия у них называется «монтажом». Из чего не следует, как ни соблазнительно и естественно это предположить, что конструкция фильма оказывается хаотична. Скорее, наоборот: вместо того, чтобы снимать кадры по заранее намеченному плану, Катмор за полгода изготавливает несколько сотен метров идеальных кадров, к которым затем надо только применить какую-нибудь драматургическую конструкцию, учитывающую внутренние характеристики этих кадров, их стилистику, группируя по разным типам совершенства… Понятно, что столь гибкая конструкция может быть возведена лишь на банальнейшей из фабул; так и есть. Действие фильма длится один день: с утра главный герой и главная героиня встречаются, знакомятся и проводят день вместе, время от времени разговаривая друг с другом, до самого вечера. Все, больше фабулы тут нет. Когда монтаж готов, Катмор из какой-то, судя по всему, тель-авивской помойки вытаскивает психоделическую рок-группу с названием «The Churchills» — «Черчилли» то бишь. И всё это везёт на Венецианский фестиваль. Где, конечно, многое видали, но не такое.

Гибель без сдачи

Фильм оказывается не только гимном красоте Хилит Катмор, но и прощальным подарком: Катмор зачем-то женится на другой, Анне Тохмейер, а она, в отличие от первой жены, не из истеблишмента, а как раз из той самой богемы, которая вьётся вокруг Катмора. Поначалу всё вроде бы идёт даже неплохо. Катмор организует так называемую группу «Третий глаз», которая на несколько лет становится единоличным флагманом израильского авангарда. Они продолжают делать все то же самое, что делал Катмор в одиночку в конце 60-х, только акции их теперь, разумеется, более масштабны… ну, скажем, спешно, улучив минутку, пока охранники отвернулись, они сообща расписывают огромной граффити-фреской с обнаженной натурой мясной отдел в супермаркете. Но те друзья Катмора, которые попроницательнее, уже видят начало упадка. Факторов тут много, их всегда много, когда речь о художниках такого калибра. Это и возраст, и усталость, и мания величия, и немыслимая мегаломания… а если учесть, что речь о богеме рубежа 60-70-х, есть и куда более обыденный фактор: наркотики становятся все тяжелее. «Третий глаз» ведёт все более автономное существование — и совсем отрывается от той окружающей реальности, с которой вроде бы должен был устанавливать арт-коммуникацию. В 1973 участники группы пишут манифест с отказом принимать участие в войне Йом-Кипура. Шесть лет назад Катмор встретил Шестидневную войну с полным энтузиазмом; ныне же он сотоварищи резко против, что становятся прекрасным поводом для полиции, наконец, прикрыть всю эту лавочку, что так давно мозолила глаза всем добропорядочным гражданам.

Случай женщины. Реж. Жак Катмор. 1970

Два года помыкавшись по разным квартирам и богемным привалам, а затем съездив ненадолго в Америку, Катмор оседает наконец в Амстердаме — городе, который словно специально придуман для него, — и постепенно сходит до рисования очень стильных, но, увы, уже не несущих никакого Большого Художественного Смысла полупорнографических открыток. Которые, впрочем, с большим успехом продаются в ночных клубах Амстердама, — в тех самых, где Анна Тохмайер-Катмор, с полного мужниного благословения, бесперечь крутится у шеста… Длится все это более двадцати лет. Друзья из Израиля время от времени приезжают к нему в Амстердам, видят его во все более плачевном состоянии, и в середине 90-х им все-таки удается даже вернуть его обратно. Однако никакие апелляции к тому, что Жак Катмор некогда был самым знаменитым художником страны, не мешают новым меценатам увидеть: то, что он делает сейчас, мягко говоря, глуповато и бессмысленно. А если без обиняков, всё это попросту жалко. В 1999 году Катмор наконец-то попадает-таки в психушку из-за деменции, где и умирает два года спустя.

…Хотелось бы, конечно, чтобы вторая половина этой истории не омрачила вам просмотр фильма, который является вершиной и триумфом, завершающим первую половину. «Случай женщины» Жака Катмора — в независимости от харизматической и экстравагантной личности автора, в независимости от израильского контекста и даже от киноконтекста той эпохи — является, наверно, одним из самых точных и подробных исследований того, что такое кинематограф вообще. Причем на всех уровнях: что такое фиксация реальности, и монтаж, и разделение на игровое-неигровое, и крупный план, и диалог… Вы увидите, как Катмор переосмысливает годаровскую модель монтажа, и беллмеровскую модель куклы, и романтическую модель смерти, — и даже главный французский кинодевиз о «смерти за работой» получает здесь исключительно неожиданное преломление, хотя, казалось бы, уж тут-то какие могут быть неожиданности… В общем, как любил говорить Жак Катмор, открывая свои перформансы: «Добро пожаловать — и доброй вам всем смерти».


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: