«Последняя песня вечера»: Рок-н-ролл мёртв
Я помню, было небо, но не помню, где. «Последняя песня вечера» снята в Петербурге, но это не «петербургское кино»: под взглядом москвича Евгения Гранильщикова город остраняется, превращается в пейзаж. Трое главных героев (Гранильщиков и его соавторы Филипп Самсонов и Нина Карлссон) видят мир через окно, монитор или камеру айфона, внутри кадра то и дело появляется ещё один или два прямоугольника. Такие игры с рамками и вообще границами медиума были и в предыдущих работах Гранильщикова; его персонажи держат дистанцию, всегда располагая себя самих вне мира, на который смотрят.
Для «Последней песни» важно то, что она сама в себе сомневается, что она уязвима.
«Последняя песня вечера» — политическое кино эпохи зрелого путинизма, войны на Донбассе и закрутившихся гаек. Разумеется, в нём почти ничего не происходит. Персонажи слоняются по квартире, музицируют, занимаются домашними делами, выпивают (один из рефренов фильма — винные бутылки выносят на помойку). Часто обсуждают новости — очередной законопроект в Госдуме, политические процессы, митинги, бомбардировки в Сирии. В политическом фильме о России 2019 года события могут быть только такие — в репортажах кремлёвских телеканалов или заметках на «Медузе». То есть, опять же, в экране внутри экрана, за пределами воли героев. Алексей Юрчак пишет в книге о поколении брежневского застоя, что реальный опыт советских людей всегда располагался за пределами официального партийного дискурса, в пространстве «вненаходимости». То же происходит в новом застое: в телевизоре Путин говорит ритуальные фразы о решении суда по делу Сенцова, а герои хотя смотрят из окна на улицу в петербургских Песках, но находятся не столько в Петербурге, сколько во внутренней эмиграции. Поэтому когда Пески в середине фильма сменяются на правый берег Сены, этого можно и не заметить. Улицы, в общем, такие же, только в Париже для бутылок отдельная мусорка.
То, что в фильме именно Париж, кажется неслучайным (хотя по факту это именно случайность: Гранильщикова привели во Францию профессиональные обстоятельства). «Последняя песня» неизбежно напоминает о новой волне, а то и о пост-новой — «Мамочка и шлюха» Эсташа тоже про то, как три человека проводят время в замкнутом помещении, и это тоже кино о периоде исторической депрессии. Но Гранильщиков — не Жан-Пьер Лео хотя бы потому, что гораздо меньше разговаривает. И не Годар: у того — другая энергетика, кино активного действия и воздействия. У Годара всегда есть элемент аттракциона, а у Гранильщикова красота обнаруживается только самая скромная — во фрагментах городской среды, зафиксированных на камеру телефона. Этим он напоминает скорее американских авангардистов, а также примыкающую к ним Шанталь Акерман, на которую режиссёр осознанно ссылается. Как в «Жанне Дильман», нам всё время показывают быт: герои бесконечно стирают бельё, моют посуду и подсчитывают расходы по скопленным чекам. Впрочем, у Акерман принципиально другие отношения с пространством. Её персонажи всегда замкнуты в интерьерах, им там некомфортно, а в «Последней песне» тоже чужие квартиры и города, но эффект другой — отсутствия места, а не несовпадения с ним.
Тому, кто тоже ходит в бар «Хроники» и узнаёт в кадре его завсегдатаев, естественно сопоставлять себя с этими персонажами.
Талант Гранильщикова — в чувствительности к моменту, тому самому цайтгайсту. Темперамент поколения — меланхолия, объединяющая идея — чувство довольно почётного поражения, и режиссёру удаётся транслировать его без прямых метафор и почти без пояснений (читатель ждёт уж рифмы «Кислота»: два фильма об одном и том же, но какие разные). Хотя, конечно, могло быть и поменьше телевизионных репортажей — сопоставление новостей о Путине и Трампе и апатичного быта героев прочитывается быстро и начинает ощущаться как механическое; с какого-то момента хочется развития идеи. Авторы, кажется, и сами это понимают, и ближе к концу герой Филиппа Самсонова озвучивает сомнения: «думаю, для фильма нужно нечто большее, чем разочарованная любовь к своей стране». Для «Последней песни» важно то, что она сама в себе сомневается, что она уязвима. Опыт автобиографии — всегда риск: тому, кто тоже ходит в бар «Хроники» и узнаёт в кадре его завсегдатаев, естественно сопоставлять себя с этими персонажами, другие же зрители могут прочесть фильм как сугубо нарциссический жест, тусовочное кино для своих, и отвергнуть его на этих основаниях.
Но в этом есть честность — если говорить об ощущениях, то о своих, от первого лица, самому войти в кадр и самому прийти к выводу, что не убьёшь в себе государство. «Последняя песня» из названия — это гимн РФ, исполненный Гранильщиковым на гитаре на манер то ли Хендрикса, то ли Курта Кобейна; до того мы видим, как михалковские строчки нестройно тянут на митинге Навального. Потом по площади идут танки на парад. Славься, отечество наше свободное. В этом есть что-то не то.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Айаал Адамов: «Наш мир — это вихри ветра или треск костра»
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса