Интервью
Фестивали
Мария Кувшинова
Мария Кувшинова

Мирослав Слабошпицкий: «Героиня должна быть топлесс»


Мирослав Слабошпицкий


Ты когда-то прославился короткометражкой про глухих, теперь снял о них полнометражный фильм. Откуда эта тема?

Идея появилась черт-те когда, в детстве.

Почему?

Фильм «Племя» снят в школе, в которой я учился со второго по восьмой класс. А напротив находится интернат для глухих, но он менее выразителен. Пока я учился, мы часто с ними дрались, и я видел, как они общаются, — меня это завораживало. Не знаю, было ли что-то до этого в таком виде, и не думаю, что теперь кому-то стоит повторять такой фильм.

Мне кажется, ничего похожего не было.

Мне тоже.

Абсолютное открытие новой территории.

Вещь в себе. Сначала была долгая история с [Романом] Балаяном. Собственно, это была причина моей эмиграции из Украины, потому что я в 2000 году должен был делать фильм о глухих по сценарию, который был не мой — не я написал. Балаян вместе с Госкино [Украины] меня оттерли, и он сделал картину «Ночь светла».

Там же не просто глухие вроде, у Балаяна.

Там слепоглухонемые, они дактилем общаются. Я не видел картину до сих пор. Я понял тогда, что в бизнесе такое бывает.

Гуляет сценарий…

Он не гуляет — я с ним пришел, я его нашел. А Балаян тогда был покровителем молодых, так себя позиционировал: «Приходите ко мне, ** твою мать, я все сделаю». Я пришел, и он его отжал. В кинобизнесе такое случается, но у меня была дикая травма. Через какое-то время я встретил Ленку (Елена, жена Слабошпицкого, работала журналистом в Петербурге. — Примеч. ред.), загремел в больницу, потом мы уехали из Киева. Тогда правили [в Госкино] ребята, сейчас им за семьдесят, старички-разбойнички, а тогда было по шестьдесят, и я просто не мог находиться в этом городе. Слава богу, физиология — великая штука. У меня был товарищ один, Олесь Ульяненко, писатель, он все время говорил главе Союза писателей: «Я переживу вас физически». На самом деле нет — он умер в 49 лет, а тот глава Союза писателей жив до сих пор.

У меня не было истории, сценария, был сам макгаффин — фильм на жестовом языке. А потом, когда был [альманах] «Мудаки», мы сняли короткометражку, в ноябре 2009 года, она попала в Берлин, и в Берлине я просто ляпнул, что буду делать [полнометражный] фильм. Это был февраль 2010-го, а в октябре я получил поддержку фонда Роттердамского фестиваля — Hubert Bals Fund. Год писал сценарий, ездил в эту школу.
Вот это я еще никому не рассказывал: я приехал в Киев в 2007 году, пытался устроиться режиссером говномувиков — у нас есть две говнофабрики, сейчас они, слава богу, загибаются. Они умрут, а я останусь. Они меня вытащили из Петербурга и уволили после подготовительного периода, потому что я их задолбал. И я ходил, думал: уже тридцать лет, ничего не понятно, поехал в эту школу для глухих. Зашел к директору, сказал, что я режиссер.

Племя. Реж. Мирослав Слабошпицкий. 2014


А директор может говорить?

На самом деле мы немножко наврали в фильме: педагоги все говорят. Кто-то знает жестовый язык в совершенстве, кто-то — очень приблизительно. Есть кабинеты с наушниками, учитель говорит в микрофон. Можно было красиво снять. Помнишь, у Тарковского в начале «Зеркала»: «Я-ма-гу-га-ва-рить»? Когда из них вышибают буквы. И вот, я пришел к директрисе, сказал, что собираюсь делать фильм. Она: «Как ваша фамилия?» — «Слабошпицкий». — «Вы меня не узнаете?» Сидит такая типичная тетя, украинская националистка, свидомая. «Да нет». — «А Роксолану помните?» Роксолана — это была девочка, в которую я во втором классе впервые влюбился и написал ей первый в своей жизни стих, очень плохой, как и все остальные, из трех строчек. Оказалось, что Роксолана — ее дочь, директора. И она пустила несколько раз козла в огород, я потусовался, походил, пообщался с какими-то людьми. У нее работал воспитателем бывший директор какого-то другого интерната, он рассказывал разные истории, быть может, непарадные. Я и «Глухоту»-то снял уже после того, как с мамой Роксоланы встретился. Так собирался, собирался материал, и мы закончили сценарий, получили поддержку фонда Рината Ахметова. На самом деле очень милая организация — они поддерживали какие-то инновационные проекты в сфере музеев, выдавали 15 или 16 тысяч евро. Мы на эти деньги делали кастинг, освоение локаций.

Кастинг «ВКонтакте» вы делали, я знаю.

Мы пришли «ВКонтакт». Это было потрясающе. Это был экспириенс. Я попросил сначала всех друзей делать репосты в «Фейсбуке», но никто не отозвался. Мы ходили в Общество глухих, я говорил с каждой школой для глухих в Украине — во Львове, в Донецке, в Одессе.

Сколько их?

Не так много.

Какой вообще процент глухих?

В мире слабослышащих и глухих примерно одна десятая, по-моему. Но это активная часть общества, как любые меньшинства. Еще важно, что у нас была, условно говоря, крыша — культурный центр Общества глухих, потому что они с большим недоверием относятся к людям…

К гоям.

Ну да, к гоям. Мы в культурном центре проводили кастинги, два-три раза в месяц — люди туда приезжали, из России в том числе: из Рязани, из Тольятти.

Племя. Реж. Мирослав Слабошпицкий. 2014


В фильме есть актер из России.

Один мальчик, Шнырь по фильму, он из Владимира. Настоящий киноман. Сдвинулся с ума на почве кино. У него есть фотография с «Оскаром». Работает в центре
жестового языка, делает видео с объяснением жестов. Он что-то откомментировал в группе «ВКонтакте», Ленка его позвала, он поехал на кастинг из Владимира. ГСИИ, ваш [специализированный] институт искусств, нас послал подальше — ну, не послал, а не захотел сотрудничать. Их можно понять: курс актерский, театральная труппа, если выдернешь кого-то, то не будет репертуара. Зачем им этот геморрой? Потом, непонятно что — какая-то Украина (еще, правда, не было Майдана), но очень презрительное отношение всегда к украинцам в Москве… Я знаю, это рефлекторная история.

Главная героиня из Белоруссии.

Яна из Гомеля, Король и Гриша, главный герой, — киевляне. Остальные ребята из Шепетовки, и парень, которого мы задавили автомобилем, тоже из Киева. Почти всем 19–20 лет.

А как же вас культурный центр Общества глухих поддержал? Там такой сценарий…

Я не показывал сценарий.

Как, кстати, в сценарии выглядели диалоги?

Спрашивают все. Самый обычный сценарий, который ты можешь себе представить. Первое сентября, урок мира, ты помнишь по советской школе — эти уроки колеблются вместе с генеральной линией партии. Когда я писал, шла массированная пропаганда евроинтеграции. Все же думали, что Янукович ее поддержит. Это главная затируха была «Партии регионов»: мы должны вступать в Европу, сохраняя при этом хорошие отношения с Россией. Приблизительно вот эта история и была [в первом эпизоде]. Мы собрали нашу банду, и актеры учили с листа. Сценарий никому не выдавался. Человек приехал, получил сцену, выучил, лист забирается, после съемки уничтожается.

Племя. Реж. Мирослав Слабошпицкий. 2014


Актриса знала?

Про обнаженку? Нет. Ее, кстати, только что пригласили в Париж и в Токио — из села Малые Журавичи. Надеюсь, мне на том свете это зачтется. Это смешная история: есть парень, любовь всей жизни, зовут Рома.

У нее?

Да. Какой-то, блин, чемпион в Гомеле по какому-то глухому беганию. Легкоатлет. Ей было девятнадцать лет, двадцать мы праздновали на съемках год назад.
Поссорилась с парнем, рассталась, приехала на кастинг в киевский театр — ее не взяли, прокатили. Я ее там увидел. Там была другая, офигительная телка, а потом смотрю — у меня взгляд уходит на Яну. Попросил оператора повернуть камеру. Может быть, из-за расставания с парнем от нее какое-то свечение исходило. Мы репетировали сцену, и у нее руки просто покрывались крапивницей. Что-то фантастическое. Лето она просидела в Киеве, на съемных флэтах, чтобы не сорваться, в ожидании. Перед самыми съемками, когда мы ее наконец утвердили (потому что сомневался: думал, что героиня должна быть более секси), она поехала домой взять теплые вещи — и помирилась с парнем. Надо было, конечно, ей эти теплые вещи купить, в рамках бюджета. Мы начинаем ее снимать — блин, катастрофа: свечения нет, как-то поправилась, все ушло. Я не понимаю, что делать. Первая сцена, героиня должна быть топлесс, и тут она говорит: «Я считаю, что могу снять эту сцену, не раздеваясь». Я разворачиваюсь, тихо иду и говорю: «Первым же автобусом — в Бобруйск». Несу всю эту околесицу и понимаю, что не могу ее никуда отправить, мы ее уже снимали, и она уже держит меня вот так, хотя сама этого еще не понимает. Труба, картине конец. Всех же поселили на съемных квартирах, чтобы вырвать из привычной среды. С этим гавриком, главным героем, мы боролись, чтобы он не бухал, потом — чтобы не бегал воевать на Майдан. Представляешь, если бы его пристрелили, я бы остался без фильма. Много было давления, манипуляций, все как обычно. Но нужно было как-то легализовать наготу — она у меня должна быть голой полкартины и не хочет снять лифчик. У нас осенний перерыв, мы ждали снега, его потом нифига не было, мы покупали КАМАЗы снега. Есть время, но непонятно, как ей объяснить. Я, как истинный художник, был готов на все. У нее на зеркале в этой съемной квартире было написано: «Я хочу выйти замуж за Рому». Каждый день идут сводки с полей: Яна уперлась, я уже на грани нервного срыва. Ей показывают «Девять песен», какой-то набор… И тут, по счастью, мой друг Денис Иванов (Директор украинской прокатной компании «Артхаус Трафик». — Примеч. ред.), который рано вписался в картину, выпускает фильм «Жизнь Адель». Пошли они на «Жизнь Адель», с субтитрами. Не знаю, что ее там вштырило, но реально после этой «Адель» (мы ее до сих пор называем «наша Аделя», на белорусский манер) влюбилась совершенно в эту чувиху, не могу никак выучить фамилию…

Экзаркопулос.

Да. И мне ассистенты докладывают: «Мирослав Михайлович, на зеркале написано: „Я хочу получить „Золотую веточку“ в Каннах“».

Класс.

****. Блин. Вся группа говорит: «Да ты уже получила!» Мы шутили с оператором, что из нас получились бы хорошие секс-трафикеры, торговцы живым товаром. Вот, появилась надпись, и дальше началась жесть: бассейн, спортзал, диета. Я боялся, что Яна станет анорексичкой, но мы приехали в Канны, и она мелет все подряд, ест за троих — все отлично. Поссорилась, по-моему, все-таки с парнем, потому что обнаженка. Первую секс-сцену мы репетировали восемь или девять раз, сначала в одежде. Когда снимали, был первый снежный день, хотя не мороз-мороз. Вернулись — у нее 39,7. Я в ужасе, ассистентка ночует в съемной квартире на полу, на следующий день — она в норме. И свечение вернулось. Сейчас опять помирилась с парнем.

Смешно, что главный герой, новичок в интернате, — это такой валенок, у которого все получается лучше всех. Дерется лучше всех, любовью занимается лучше всех, молотки на труде строгает лучше всех.

Про молотки я даже как-то не подумал. Многие вещи делаешь по наитию. Я вообще стараюсь не понимать, чего делаю. Кто-то из выдающихся шахматистов-антисемитов, то ли Алехин, то ли Фишер, говорил про риски шахмат. Смысл в том, что шахматы — еврейское изобретение, потому что они очень просчитаны, а арийские шахматы — чувственные. Надеюсь, мне, как человеку, женатому на еврейке, эта цитата простится. Я к тому, что подсознательно все складывается — уж про молоток я точно не анализировал. Я когда писал, понимал, что какие-то вещи не смогу сделать. Что мне придется воспользоваться жанровыми клише, например — «столовая в школе».

Мы хотели каким-то образом сделать стол изгоев. Герой потом с дауном живет в одной комнате, когда его все выгоняют. Вообще, в сценарии была так называемая
«комната дураков»… Понимаешь, дети попадают в интернаты для глухих в восемь лет, в семь. Иногда то, что они не разговаривают, — просто заслуга родителей. Не всегда есть какие-то поражения, не всегда даже есть глухота. Может быть осложнение после лекарств, как у Яны, могут быть какие-то дефекты, но иногда просто папа с мамой были слишком заняты, они типа бухали все время и не разговаривали с ребенком, поэтому он не научился говорить. Надо с ним позаниматься, и он становится членом общества. Есть безнадежные. Под Киевом отдельная больница для тех, кто не может содержаться в интернате, — регресс зашел слишком далеко, остановить не получается. Задумывалось, что в школе будет место для таких безнадежных, остался один даун.

Сами истории — проституция, их подпольные бизнесы, это откуда взялось?

Я всегда повторяю, что такие события с подобными людьми никогда и нигде не происходили в реальности. Истории — либо криминальная хроника, либо мои воспоминания, либо какие-то рассказы консультантов.

Где работают глухие вообще?

У них достаточно узкий…

Набор опций?

Да. Если легально, то есть ПТУ, где учатся швеи, там квоты. Есть квоты в медучилищах — зубные техники. Есть какая-то квота для программистов.

Племя. Реж. Мирослав Слабошпицкий. 2014

А как режиссер украинский зарабатывает три года, пока собирает бюджет?

Не рви мне сердце. Я даже не знаю. Режиссер украинский зарабатывает туго. Режиссера украинского, пока он собирал бюджет, кормили разные хорошие люди. Семья.

Вот что давай обсудим. Украинское кино существует. Визуальная составляющая — своя, другая, не похожая ни на российскую, ни на восточноевропейскую. Близкая, но другая. «Майдан» Лозницы когда смотришь, понимаешь: некоторые культурные коды совпадают, похожи, но не мы.

Я не знаю, насколько мой фильм соотносится с украинским кино, потому что его не есть очень много. Это румыны готовы загрузить весь мир фильмами а ля «Лазареску» (не таких конечно, но в стиле) — столько, сколько ты можешь потребить. Такого у нас нет. Сейчас шутят, что все стали снимать «румынские фильмы», в Болгарии, например.

Корнель Мундруцо только что сказал, что уже нет. Что стереотип постсоветской Восточной Европы — уже не работает, фактура уходит, надо изобретать новый язык.

Я себя, конечно, не под Лениным чистил. Я не ориентировался на Довженко и Параджанова, я ориентировался на набор фильмов, который я люблю. Как Эдуард Лимонов, когда-то мной глубоко уважаемый и очень расстроивший меня сейчас своей позицией, — я думаю, в нем говорит зависть, потому что это его парни должны были ******* склады на Украине, приехать на Красную площадь и разнести брусчатку, а оказалось, что он может только то, что он может… Так вот, он говорил: «Я конкурировал с Бродским и Солженицыным». Не знаю, слышали ли об этом Бродский и Солженицын, но я очень амбициозный парень и пытаюсь не конкурировать, но как-то соизмерять себя…

С кем?

Ну, я не хочу… Если я назову Триера, то меня съедят, меня разнесут.

Долог путь от «Недели критики» до Триера.

Для начала, я не датчанин, я вообще родился черт знает где. Как говорил Жан-Клод Ван Дамм, прежде чем пустить свою карьеру под откос из-за кокаина: «Конкурировать можно только с собой».

Будет еще кино из Украины?

Я не знаю. Сейчас, видишь, какая ситуация: добро победило зло. Ты же знаешь, что добро обязательно победит зло, захватит его в плен, будет пытать и убьет выстрелом в затылок. Идет смена кадров. Приостановилась процедура финансирования кино. Я знаю точно, что будет «Фанни Каплан», потому что я там снимался, в секс-сцене. Фильмы, которые запущены, будут — «Битва за Севастополь» русско-украинская, — они дофинансируются и снимаются. Новые не запускаются. После выборов пятого президента Украины — пятого! что очень хорошо, я считаю, хотя двое из пяти не досидели срок, — наступит какая-то ясность. Процесс или возобновится, или все рухнет к чертовой матери. Пятьдесят на пятьдесят.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить