Гулливер в стране Лапшиных
Гулливер на английской карикатуре времен Наполеоновских войн
Лапшин
Лапшин — герой новой повести Юрия Германа, автора так удачно начатых и так казенно конченных «Наших знакомых». Повесть напечатана полностью в декабрьской книжке «Звезды» за прошлый год. (Книжка вышла с опозданием и в Париж прибыла лишь недавно).
На этот раз никакой казенной идеологии, да и вообще никакой «идеологии» в повести Германа нет. Есть кое-что такое, от чего невольно коробит (к этому мы еще вернемся), но это коробящее отнюдь не составляет той цели, ради которой «Лапшин» написан, и прососалось оно в повесть, скорее всего, даже помимо авторской воли, — не ради тенденции, а само собой, вместе с воздухом, которым дышат герои и сам автор.
Живет Лапшин в Петербурге. Ему сорок лет, он энергичен, честен, заведует учреждением, любим начальством и подчиненными. Он любит литературу, интересуется театром. Он холост, и любовных историй у него в жизни не было: его жизнь вся прошла в общественной работе. Едет он в Крым на отдых, слегка влюбляется там в одну женщину, но романа развить не умеет — и сам этому рад: не до романов, не его это дело, надо скорее кончать отпуск — и в Петербург, за работу.
В Петербурге, однако, знакомится он с молоденькой актрисой Адашовой, и тут начинается настоящая любовь. Может быть, Адашова и сама увлеклась бы им, у Лапшина к тому есть все данные. Но Лапшин держится слишком робко, чувства свои прикрывает «отеческим» отношением, и в конце концов без боя уступает Адашову своему другу Ханину — журналисту, у которого недавно умерла жена. Ханин Адашову не любит, тоскует по умершей жене, но «позволяет любить» себя. Наконец, он все же без сожалений бросает её, уезжает на три года на Дальний Восток — и вся история кончается. Лапшин погружается в работу, в свободное время играет в шахматы с соседом по комнате и старается не встречаться более с Адашовой, которая так до конца и не узнает, даже не догадывается, что он ее любит.
Не нужно обладать особой проницательностью, чтобы во всей этой истории разглядеть черты чеховской повести. Точно так же и главные персонажи её — в сущности чеховские персонажи, давнишние «наши знакомые». Некоторые из них, как журналист Ханин и в особенности сама Адашова, даже не переменили масок и почти не тронуты временем. И если манера письма у Германа не чеховская, более отрывистая, нервная, то внутренний лад повести, ее «настроения» — все-таки чеховские или весьма плотно к Чехову примыкающие. И читаем мы «Лапшина» как что-то очень знакомое, такое, которое вот-вот покажется совсем близким, почувствуется как родное. Да в некоторых местах, когда специфически-советские бытовые подробности отсутствуют или почти не чувствуются, мы так «Лапшина» и воспринимаем, и нам начинает казаться, что мы читаем «по-русски», а не «по-советски».
Однако же быт делает свое дело, и близкие нам герои оказываются заброшены в новый, по новому пошлый и необыкновенно грубый мир. Начать с того, что Лапшин — не податной инспектор, и не заведующий какой-нибудь клиникой, а начальник отделения уголовного розыска. Он не только допрашивает, но и персонально участвует в облавах и перестрелках, и однажды элегически заезжает к Адашовой — прямо после драки с какими-то бандитом. Ближайший друг его и сослуживец — Окошкин, глуповатый и некультурный парень, которого автор почти всегда называет не Васей, а Васькой. И Васька, и Ханин вселяются к Лапшину, но — живут все в одной комнате, в которой, однако же, их не трое, а целых четверо: тут же, в какой-то нише, ютится старая «домработница» Патрикеевна, у которой одна нога — деревянная. По ночам, когда Лапшин и Васька, терзаемые любовными неудачами, ворочаются на своих постелях, Ханин, как ни в чем не бывало, в той же комнате трещит на пишущей машинке. То и дело герои ложатся в постель, не снимая сапог.
Отдавая дань веянию времени («жить стало легче, жить стало веселее», «благодарим Сталина за красивую жизнь»), Лапшин в день своего рождения покупает «у бывшего Елисеева» икры, копченого угря и бутылку шампанского, но в подарок от Ханина получает грошовый металлический портсигар с теннисными ракетками на крышке. В качестве попечительного начальника Лапшин отправляется к жене своего подчиненного — увещевать её, чтобы не заедала мужа. При этом он ей советует покупать мужу не махорку, а табак «Ялта» или «Особенный». «Время не такое, — говорит он, — неловко махорку курить». Но, хотя махорку курить и неловко, а все же супруга подчиненного, чтобы усадить гостя, принуждена снять со стульев корыто с мыльной водой. И Лапшин, видя её в первый раз, через несколько минут начинает говорить ей «ты». Когда Васька Окошкин женится, он представляет Лапшину молодую свою супругу, она подает руку «дощечкой», и рекомендуется:
— Варя.
Летчик, в жену которого Лапшин влюбляется на курорте, через несколько дней знакомства тоже говорит ему «ты».
У Лапшина есть одеколон, но Васька душит им свой носовой платок, идя на свидание.
К жене сослуживца Лапшин в первый раз заезжает (на своем автомобиле, конечно) часов в 11, а к Адашовой однажды является во втором часу ночи: поговорить. Будит её, заставляет варить ему чай.
Ходят Лапшин и Окошкин в «хорошо пригнанных шинелях», так что «прохожим приятно и ловко на них смотреть», зато Адашова носит «собачий пегий полушубок», а весной франтит в «желтых полуботинках на резине».
В театре, где служит Адашова, ставится пьеса на тему о «перековке» уголовных и проституток по системе Ягоды, и на генеральной репетиции зал оказывается набитым компетентною публикой — чинами уголовного розыска. И актеры не только по целым дням толкутся в управлении Лапшина (чтобы ощутить типы «допрашиваемых»), но и прислушиваются к художественным оценкам, и соображениям, нарекаемым милицейскими.
Таким образом, жизнь театра нечувствительно смешивается с жизнью милиции, а жизнь милиции давно и естественно сплелась с жизнью налетчиков, грабителей, растратчиков и воров.
Владислав Ходасевич
Недаром и на квартире Лапшина, в день его рождения, среди гостей оказывается «некто Тамаркин» — Васькин приятель, которого тот же Васька через несколько дней допрашивает по обвинению в участии в воровской шайке. И сам Лапшин, который так любит своих подчиненных, которого любят все окружающие, который так мудр с людьми, так мягок с ними, так умеет проникать в их сердца, оказывается бывшим чекистом. Сидя на подоконнике и посасывая папиросу, он рассказывает:
— Повел я этих офицеров. Ничего, идут. Довел до места. И спрашиваю, как в книжках читал: дескать, у кого имеется последнее желание? И тогда один господин, высоконький такой мужчина, усатый, мне заявляет: «Делайте ваше дело, господин пролетарий, потому что, когда наши вас поставят, то поверьте, не спросят, какое у вас желание!» О, брат, как…
Впрочем, к своей чекистской и милицейской деятельности Лапшин относится идеалистически. «Вычистим землю, посадим сад…» — говорит он. И — поверит ли мой читатель? — умиленная Адашова, со слезами восторга на глазах, ему вторит: «Это очень хорошо, очень!… Вычистим землю, посадим сад…»
Так вот и кончается Чехов и начинается нечто такое, почему от талантливой, мягкой, элегической, даже с какою-то «теплотой» написанной повести Германа неудержимо воротит душу.
Сознает ли сам Герман эту отвратительность? Порою кажется — сознает, порою — нет, все это уже в него впиталось. А между тем, ведь в этом и вся загадка о нынешних подсоветских людях, и эту загадку мы не можем отсюда решить, как ни бьемся.
Гулливер
«Возрождение», пятница, 4 марта, 1938 г.
Читайте также
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»