Путешествие Сашки на небо
Долгая счастливая жизнь. Реж. Борис Хлебников, 2013
«Долгая счастливая жизнь» опровергает всемирный кинозакон эволюции социальных реалистов. Ведь обычно как? Смысл, азарт жизни для кино в том, чтобы догнать и перегнать время реальности. Перегнать так или иначе: стремясь к максимальному ирреализму или максимальному реализму. Но Ахиллесу никогда не догнать черепаху. Цель недостижима, и благодаря этому кино существует.
Любая национальная кинематография ждет реалистов, захватывающих время врасплох, распахивающих окна, слышащих шум времени, если не музыку революции. И они — не преодолев, но сократив отставание от реальности — приходят. Братья Дарденн — с «Обещанием» и опытом социальных документалистов, Кен Лоуч — с «Семейной жизнью» и троцкистским партбилетом в кармане, Аки Каурисмяки — с «пролетарской трилогией» и онтологическим похмельем. Заканчивается все, естественно, «папиным кино». В России эта эволюция, как правило, укладывается в интервал между первым и вторым фильмом. Не успеет критика выдать дебютанту сертификат реалиста за, скажем, «Россию 88», как он ошарашивает «Гоп-стопом».
Кинореализм в России — сумма не режиссерских имен (исключение — Вадим Абдрашитов), а фильмов. Русское кино уже никого и ничего не ждет, поэтому «Долгая счастливая жизнь» ощущается как событие почти мистическое. Режиссер Хлебников живет вспять, в обратной перспективе. «Приближаясь и становясь все меньше и меньше».
«Коктебель» кажется «папиным» фильмом пожилого реалиста, жаждущего гармонии назло правде жизни. «Свободное плавание» — кино кукольной стадии. «Сумасшедшая помощь» — стадии легкой истерики. «Долгая счастливая жизнь» в этой обратной перспективе — мускулистый, злой фильм-дебют. Если тенденция сохранится, то героем следующего фильма Хлебникова станет уже не мелкий буржуа Сашка, а рабочий с закрытого градообразующего комбината. «Парень со спичечной фабрики».
Изумительна сама формула «долгая счастливая жизнь». В ней изначально заложена кармическая интонация, обратная смыслу слов. «Долгая счастливая жизнь» по-русски означает: ни на какую долгую, а тем более счастливую, жизнь даже не сметь надеяться. Еще хуже будет. Геннадий Шпаликов вкладывал в нее не столько смысл, сколько ощущения, играющие, как рябь на воде. В его версии «долгая счастливая жизнь» звучит еще сослагательно. Как ни печальна киноповесть, она допускает выдох: «Не случилось… не сложилось». А ведь могло же… Но сослагательность не противоречит самоубийственному мироощущению Шпаликова. Формулу у Шпаликова стащил Егор Летов: «Отныне долгая счастливая жизнь — каждому из нас». Императив изгнал сослагательность. «Долгая счастливая жизнь» звучит просто как «сдохни!». Теперь вот строгий Хлебников. Отнюдь не панк, но Летов рядом с ним кажется романтиком.
Долгая счастливая жизнь. Реж. Борис Хлебников, 2013
Любимый фильм Хлебникова — «Похитители велосипедов». Однажды я умилился до?слез, наблюдая, как он ласкает диск с «Похитителями», купленный в Доме кино. Вместе с Де Сикой он купил, кстати, «Тени в раю» Каурисмяки. Что же еще? Вряд ли Хлебников разлюбил Де Сику. Но по «Долгой счастливой жизни» об их романе догадаться невозможно. Или все же разлюбил? «Долгая счастливая жизнь» — это как если бы Антонио Риччи, оставшись и без украденного велосипеда, и без последних простыней, заложенных ради того, чтобы выкупить впоследствии украденный велосипед из ломбарда, и без работы, для которой велосипед был необходим, не смирился бы с социальным роком. А как минимум задушил бы вора голыми руками. И полицейского, которому некогда вора искать: он делом занят — демонстрацию разгоняет. И дам-благотворительниц, и еще священника. Сколько ни пересматривай «Похитителей велосипедов», чуда не случится. Антонио снова и снова будет отвечать виноватой, горькой, но все же улыбкой на рукопожатие своего сынишки Бруно.
Одна из самых отвратительных вещей в истории кино — финальные улыбки отверженных и оскорбленных. Фальшивый катарсис, режиссерский отказ платить по счетам собственного фильма. Выстрел как катарсис — это вам не «улыбка Кабирии». Но и финальные выстрелы бывают разными. Общее у них то, что зритель должен подсознательно их ждать и (или) желать. Или дойти до состояния героя, до желания расстрелять экран. Чистый эксперимент поставил над зрителями Ларс фон Триер. Зондеркоманда въезжает на экран в «Догвилле» точно в ту секунду, когда, за отсутствием автомата, зритель готов бежать из кинозала на свежий воздух. Кто и в кого стреляет? Как правило, в современном кино — «71 фрагмент из хроники происшествия» Ханеке, «Слон» Ван Сента — стреляет пустота. Вакуум жизни столь плотен, что его обитатель проверяет «реальность» на реальность. А что вообще будет, если я выстрелю? В других? В себя? Звук? Кровь? Смерть? Подтвердит ли смерть существование жизни? Сашке проверять ни себя, ни мир надобности нет. Они безусловно существуют.
Вариант Хлебникова близок немецкому варианту 1970-х годов. «Свинцовые годы»: это выражение шире, чем характеристика феномена городской герильи. Фасбиндер снял тогда «Путешествие матушки Кюстерс на небо», а Шлендорф — «Поруганную честь Катарины Блюм» отнюдь не о «красноармейцах».
Это были фильмы об осознанном классовом «праве на выстрел». О том, что есть вещи важнее, чем жизнь. И это вовсе не называется «взять закон в свои руки». За нарушение закона карают по закону. За нарушение чего-то, что несравненно выше, чем нарушения, предусмотренные уголовным кодексом, карают вот так вот.
«Путешествие Сашки на небо», «Поруганная честь Сашки».?Кто сказал, что наши годы — не свинцовые??Кто бы ни стрелял — «пустота» или «реальность», сконцентрированная в Сашке, — мишень у них одна. У Ханеке и Ван Сента пустота стреляет в энтропию. У немцев 1970-х годов и Хлебникова человек стреляет… тоже в энтропию. Она вполне материальна, слишком материальна и ненасытна. «Прорва обжорливая» — вот как называется то, во что стреляет Сашка.
Винтовка рождает власть. Это, да, правильно председатель Мао сказал, но для этого винтовок должно быть много. Сашкина винтовка выплевывает не свинец, а рикошетит страхом божьим. Иногда это помогает.