1
Он пришел учиться ко мне далеко не мальчиком. У него было незаконченное образование — в ростовском университете уже четыре года отучился на филфаке, работал там на телевидении. На первую сессию не приехал — с телевидения не отпустили. Позвонил мне: «Ну что, Владимир Николаевич, — при этом не робел, не терялся, смелость перед обстоятельствами — его черта, — вы меня уже отчислили?» — «Нет, говорю, Саша, я буду тебя ждать».
На втором курсе мы ставили «Принцессу Турандот». Все действие происходило в Венеции. Он играл одну из главных ролей — короля Альтоума. Это человек двойственный: император Поднебесной, с одной стороны, с другой — раб своей дочери, вынужденный посылать на казнь женихов. Саша виртуозно эту раздвоенность сделал — у него всегда получались роли, где в человеке есть надлом какой-то, конфликт.
Дальше он сыграл Мефистофеля в сцене из «Фауста» Пушкина. Там место действия — берег моря, а у нас все происходило в самом «море». Фауст ныряет туда скучающий, не знающий, чем заняться. А Мефистофель-Расторгуев его то притапливает, то дает вынырнуть, виртуозно проплывая между ногами парня, крутясь вокруг него, цепляясь ушами. Помните, там фраза: «Все утопить сейчас»? Саша каким-то образом по полу «плыл», подплывал к подсвечнику с тремя свечами — это был корабль — и одним дуновением его «топил» — тушил свечи.
Работы, которые он привозил из Ростова, были сплошной радостью. Помню фильм «Родина» 1994 года. Тогда никто еще не мыслил снимать одним планом — он снял. Камера стояла на высоком этаже и с одной точки наблюдала разрушающийся дом. Но как строители его разрушают? Все по-российски. Очень медленно. Одну плиточку отобьют, пошли: покурили. Через час — еще что-то отцарапали. Была в кадре и улица: нищий город, старики, старухи идут убогие с какими-то авоськами. Но центр внимания — дом. И казалось, ну, хорошо, ну да, так интересно и долго ты все это поазывал, и что? И вдруг перед финалом рушилась наконец эта стена и вставало слово «Родина». А это был ростовский кинотеатр «Родина», который в 1990-е разрушали, чтобы построить что-то новое.
Потом что-то случилось.
Он ведь еще и не умеет позаботиться об элементарных вещах, касающихся жизнеобеспечения, профессиональной карьеры. Не то что не умеет, а как будто считает ниже своего достоинства.
В его фильмах уже после «Века моего» и «Твоего рода» появлялось все больше боли. Скажем, «Мамочки» воспринимаются мной как квинтэссенция правды, достигнутой документальным методом. В этом фильме есть черты гениальности. Есть пристрастный, любящий, сострадающиий взгляд художника. А в последней своей работе, «Дикий, дикий пляж», любимый мною, безмерно талантливый режиссер Александр Расторгуев, мне кажется, изменил себе: свой метод «привычной камеры», тотального погружения в материал и неотступного наблюдения использовал для неподобающей цели — сатирического высмеивания и публицистического гнева. Мне кажется, это кризис. И не надо бояться этого издающего скрежет слова. Может быть, после него и будет главный фильм.
Мы с ним спорили года полтора назад — о кино, о жизни. Потом он уже не спорил, молчал, а по глазам я видел, что он так и уйдет от меня с несогласием, с больной душой.
Ну, я не устаю надеяться. У него же как будто всегда пусть и не сам Господь Бог, но уж точно кто-то из его ангелов порхает над ним, над его фильмами. Хотя бы перышко из крылышка нет-нет да и выпадет и проплывет в кадре.
Читайте также
-
«Адрес — время, а не место» — Новая жизнь Канского видеофестиваля
-
Как сберечь — нет ли средства, нет ли, нет ли, есть ли...
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина