Мария Секацкая
Мария Секацкая


Есть вещи, завораживающие своей мерзостью и западающие в душу именно в силу того отвращения, которое они в ней вызывают. Так дети, закрыв глаза в самом страшном месте фильма ужасов, тайком подглядывают сквозь пальцы, совсем чуть-чуть разведенные, так взрослые, пылая праведным гневом, с глубоко скрытым и почти незаметным им самим любопытством слушают сообщения про насильников и маньяков. Искусство с большой буквы, то самое, которое вечно должно, наверное, бороться с этим порывом. И все же почти в любом искусстве украдкой, неожиданно, намеками, недосказанностями проглядывает то, из чего сплетена зачастую его изнанка, — и тогда нам приоткрывается ненадолго страшное, жуткое, безысходное, безобразное и нечленораздельное, приоткрывается, чтобы вновь быть поглощенным и преобразованным в искусство. Но такое проглядывание лишь яснее подчеркивает отличие искусства от того, на чем оно основывается и чему противостоит. Так происходит даже не потому, что искусство должно воспитывать и вдохновлять на добрые дела, хоть и это, по моему глубокому убеждению, по-прежнему столь же верно, насколько это было верно в античной Греции, а потому, что выведенная на первый план безжалостная и неприкрытая правда жизни становится чистой физиологией, как стон. Но кому придет в голову слушать в записи крики и стоны. Люди в здравом уме все же предпочтут слушать музыку.
Фильм «Волчок» застрял на полпути между физиологией и искусством — от физиологии его отделяют камера и некоторая художественная условность, считываемость архетипов, а от искусства — нежелание или неспособность преобразовать чудовищное в трагическое.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить