Повествование о ранних пятидесятых ведется из поздних девяностых: повзрослевший и даже постаревший мальчик вспоминает свое неказистое детство. Но скрестить жанровую внятность с интимностью личных воспоминаний не удается. В результате частная память становится копилкой общеупотребительных медных пятаков — знаков эпохи: от перенаселенных коммуналок до эстрадных скетчей в ослепительно белом курортном городе.
