2
Ракурс моего отношения к теме, которую мы обсуждаем, состоит в том, что и то, что мы называем фильмами Бергмана, и то, что мы называем фильмами Тарковского, рождается на пересечении двух вещей — с одной стороны, религиозного — с другой стороны, художественного мировоззрения. Существует масса гипотез, которые пытаются примирить эти стороны личности в картине мира. Мне кажется, что Тарковский и Бергман — это те фигуры, для которых взаимоотношения религиозного сознания и художественного сознания — то есть, во-первых, попытка ощутить себя человеком в некоей вертикальной иерархии ценностей, а во-вторых — необходимость высказываться в художественной форме, — достаточно кризисны. Дело в том, что каждый из них существует в некой своей духовной традиции. У Бергмана это протестантская традиция, у Тарковского — православная. И тот, и другой вынуждены заниматься художественным творчеством, которое по большому счету лежит вне канонов настоящего религиозного поведения, и потому, конечно, являются фигурами в высшей степени противоречивыми. Я воспользуюсь мыслью, которая, по-моему, исчерпывает все и которую я повторяю неоднократно, — это мысль Степуна, писавшего о том, что человек, который осознает себя истинно Божьим созданием, никогда не подвергнет реальность тому осмыслению, какого требует прометеевская метафизика, подлинно художественная. Вместе с тем и у Бергмана, и у Тарковского мы встречаемся именно с этой подлинной художественностью. И в этом каждый из них, безусловно, бросает вызов целостной религиозной картине мира.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
Близкие контакты — Итоги XXII «Духа огня»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»