1


Возможно, надо бы умилиться, увидев в кадре такого живого, жизнестойкого, интересного, фактурного человека. У меня — не получилось. В неукротимой душевной резвости героини, самозабвенно вытанцовывающей танго на досках проходной или отпускающей прелестные комментарии по поводу брачных объявлений в газете, мне видится не столько обескураживающая искренность, сколько юродство с хитрецой, неистребимое в женщинах русских селений. Так иные документалисты или этнографы, забредя в глухомань и разговорив ее обитательниц на какую-нибудь чудесную побасенку, чувствуют себя пионерами на Клондайке. И не подозревают, что их собеседницы давно внесены в ведомости местного районного ДК (графа «фольклорные бабки»), а частушки и словечки, которые «рождались» с такой самобытной внезапностью, тщательно отобраны и отшлифованы до эстрадного блеска. Готовность, с которой героиня Разбежкиной являет себя перед камерой в самом нелепом и трогательном виде, — свойство глубоко национальное. В этом лукавстве нет холодного, расчетливого желания обдурить или насмеяться над заезжими столичными гостями; здесь — вековечный защитный механизм русского народа. Покажись таким, каким тебя хотят видеть, разыграй чудика, неведому зверушку, выйди к гостям дорогим с хлебом-солью и душой нараспашку — и тебя не обидят, не тронут. Эта логика вживлена в наш генетический код, ничего личного. Можно проникнуть в душу человека замкнутого, разбередить его сокровенные раны, — но как преодолеть этот мощный встречный поток откровенности и добраться до его истока? А никак. Оглушит, снесет, покорит. Так ничего и не поймешь — даже того, что так ничего и не понял.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: