Быстро, больно


У этой картины исключительное название. Стертое и цепкое. Повседневное и метафизическое. Второе название в фильмографии Балабанова с личным местоимением. До этого было «Мне не больно» — столь же прямое (не путать с прямолинейным) и чересчур, неприлично личностное. То была чистая лав-стори — впервые у режиссера. Но уже тогда он нарушал главный закон жанра — лишал мелодраму хэппи-энда; и это отсутствие не было фатальным.

«Я тоже хочу» тоже заканчивается смертью — счастливой и несчастливой, тяжелой и легкой, которая, соответственно, переживается неоднозначно. Как чудо и сверх-хэппи-энд. Как трагедия, унижающая человека, кем бы он ни был. Как вопрошание о том, чтó есть большее счастье — пропустить свою смерть и жить опять невыносимо долго или умереть вовремя? Но еще и такое, наивно-дурацкое или утопическое: если умирать, то где и как? Здесь на земле, в своем теле, или же, может, удастся как-нибудь исчезнуть, испариться, не оставив от себя бренных следов — свидетельств болезни, боли?

Умереть или не умереть? Вот в чем вопрос, не совсем совпадающий с классическим «быть или не быть?», и различиям между ними можно было бы посвятить отдельную философскую статью.
Но для своей философии Балабанов выбирает форму короткого скоростного комикса, которую он освоил еще в «Жмурках», где тоже жили-умирали быстро и без боли. Выбирает с той же философской иронией — изящной и артистичной, — с какой его героиня (бесстрашно сыгранная Алисой Шитиковой), выпускница философского факультета, выбирает, чтобы не умереть с голоду, работу проститутки.

Такое карнавальное смешение-смещение и шутовское пересмешничество — одно из нутряных свойств режиссуры Балабанова и основа сюрреалистичной природы «Я тоже хочу». Его осязаемых и неуловимых переходов: из лета в зиму, из сказки-были в притчу, из шутки над апокалипсисом, давно заслуживающим осмеяния, в непарадный автопортрет.

Сам режиссер использует термин «фантастический реализм», не столько в «достоевском», сколько в буквальном смысле, имея в виду, что все истории и характеры в фильме — реальные, а актеры играют практически самих себя: бывший бандит Мосин — бандита, музыкант Гаркуша — музыканта, кинематографист Балабанов — кинематографиста.

Еще больший «фантастический реализм» в том, что эти люди — персонажи сами по себе — оказались сверхактерами, перевоплотившись в героев Балабанова без намеков на свои биографии. Хотя, конечно, задействовали свою природную персонажность. Так, собственно, реальный опыт приобретает фантастическое измерение, а ювелирное суперусловное кино Балабанова — с ненавязчивыми реферансами в сторону сказки, лубка, наива, фольклора (причем еще и современного, который, кстати, собирает у нас только автор «Я тоже хочу») — оказывает вдруг безусловное воздействие.

Путешествие его героев к некой Колокольне Счастья, расположенной между Питером и Угличем, сколь внезапно, столь и неотвратимо. Как в чистых высоких жанрах, тут работает механизм фатума, которому повинуются персонажи. Балабанов вообще не сторонник психологизма — есть во всех его героях какая-то монолитность, сверхсамость, не подверженная влиянию предлагаемых обстоятельств. Неслучайно искатели счастья (и смерти) в «Я тоже хочу» отправляются в путь, в радиоактивную зону, не думая ни секунды. И разговаривают они, как всегда у Балабанова, подчеркнуто афористично, метко. Словно все уже давно и окончательно обдумали, все поняли и готовы к чему угодно — от чуда и освобождения в виде буквального вознесения на небеса, при котором земная оболочка испаряется, до того, что твое тело так и останется лежать на холодной зимней земле, замерзая, врастая в почву, и никто никогда его не похоронит… Смысл в том, что герои фильма выбирают оба варианта, а какой выберет их — уже от них не зависит.

Они, конечно же, фаталисты, только эту фатальность нисколько не романтизируют. Как и не переоценивают свое везение, зная, что и оно — случайность. Такая вот сверхтрезвость, позволяющая среди прочего балабановским путешественникам пить в дороге, но, кажется, вообще не пьянеть.
В «Жмурках» действовали жмурики — то есть покойники, которые если еще не умерли, то умрут с минуты на минуту, причем смерть их более-менее одинакова — нелепа и глупа, а другой они вроде как не достойны, потому что вообще ее не уважают. Герои «Я тоже хочу» едут за счастьем, ищут счастье, готовы ради него умереть и в итоге умирают-таки. Но не допускают мысли, что для его обретения, может, и смерти недостаточно.

«Жмурки» посвящались тем, кто выжил в девяностые, которые Балабанов окончательно добил и тем самым обессмертил. Потом он сделал «Мне не больно», «Груз 200», «Морфий», «Кочегара» — картины про распад, декаданс, конец разных эпох… Его последняя лента встраивается в этот ряд лишь сюжетно, но никак не интонационно — пожалуй, никогда прежде он не говорил о смерти столь свободно и бесстрашно, минуя и пафос, и чрезмерную иронию, обходясь вообще без всяких защитных средств.

«Я тоже хочу» выглядит инверсией «Сталкера». Балабанов же говорит, что никогда не видел фильм Тарковского целиком: не мог досмотреть до конца, потому что очень скучно. Словно по контрасту, он сделал реактивное и витальное кино про быстрый конец и близость конца, в котором нет времени на ностальгию, меланхолию, тоску по лучшей жизни и прочее убийство времени. Зато есть время на действия: на жизнь и смерть — здесь и сейчас.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: