Никита Михалков
О самом знаменитом из ныне живущих русских кинематографистов сказано больше, чем о любом из его коллег. И тем не менее вокруг него странным образом витает недосказанность. Мало того что он обласкан на противоположных социальных полюсах — от провинциальной парикмахерши до интеллектуалов из Европейской киноакадемии. Мало того что даже самые суровые критики не могут не признать его «состоявшимся» профессионалом. Мало того что упрямый консерватизм отвел ему сомнительное, но достаточно заметное место на политической сцене. Все равно этот человек не исчерпан до дна и по-прежнему открыт для будущего. А раз так, то и прошлое его оставляет люфт для корректирующих трактовок.
Нет смысла перечислять всем известные заслуги Михалкова как советского режиссера. Интереснее понять природу его эволюции в постсоветский период. То, что в «историческом» конфликте Михалков принял сторону старшего кинематографического клана, генетически вполне понятно. Понятно и то, что на спаде революционного бума клан консерваторов возымел некоторый реванш. Однако как те, так и другие представители противоборствующих лагерей выдохлись и обескровились в борьбе, практически подводя черту под кинокарьерой своего поколения. Один Михалков лишь нарастил мышцы, необходимые для международного рывка. Все его ранние ретро-картины — от «Рабы любви» до «Обломова» — снискали уважительный успех на Западе, но только «Очи черные» принесли их создателю, что называется, интегральный успех и славу певца русской души. Неважно, что это одна из наиболее слабых его картин. Важно, что он вырвался из тупика провинциализма, куда его чуть было не загнали опыты с «Родней» и «Без свидетелей» (опять же, даром что их сравнительное качество несоизмеримо).
Изучая кривую успеха, нельзя удержаться от вывода, что настоящий успех ждет Михалкова в плоскости исторических сюжетов, ностальгического «ретро» и — добавляя «Ургу» — восточного экзотизма. И предательски изменяет, когда режиссер обращается к современному материалу, и особенно — к документальному жанру. Как только Михалков начинает искать опору не в своей интуиции, фантазии, художественной чувственности, а в области идей и их жизнеподобных иллюстраций, исчезает артистизм — главное и несомненное его достоинство. Но артистизм — живучая вещь, в отличие от таланта и вдохновения, его трудно загнать в угол, даже очень стараясь. Все равно вывернется, пробьется, заморочит и вовлечет в свою орбиту кого угодно — от опального продюсера до фанатичного фестивального директора. Следующая остановка: Каннский фестиваль. «Утомленные солнцем».
Читайте также
-
«Адрес — время, а не место» — Новая жизнь Канского видеофестиваля
-
Как сберечь — нет ли средства, нет ли, нет ли, есть ли...
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина