Папа, умер некрореализм
СЕАНС – 7
То, что некрореализм, каким мы его знали, подходит к концу, было ясно уже два года назад, когда с маркой «Ленфильма» появились юфитовские «Рыцари поднебесья». Прежний некрореализм был нагл, брутален и, несмотря на декларативную замогильность, поразительно жизнерадостен. Его короткометражная фильмография отличалась афористичностью формулировок и походила на перебранку в каком-нибудь специфически мужском месте, в бане или у пивного ларька: «Санитары-оборотни», «Мочебуйцы-труполовы», «Вепри суицида»… Наконец, классика стиля была программно бесстильной и восходила к анонимному слою позднесоциалистического фольклора, овеществлённому в образах «жмуриков» и «пидарасов».
Авангардисты в небесах
Некрореализм начала восьмидесятых, по существу, явился здоровой рефлексией народной культуры, изживающей застойные табу в гротесковой пляске смерти. «Рыцари поднебесья» скорректировали ее авторской интонацией. В былой какофонии появились тяжелые и звучные ноты: скупой пафос гомосексуальной страсти, поэзия бессмысленного подвига и движение по замкнутому кругу. Тут-то и стало понятно, что, во-первых, некрореализм дал эффект главным образом общественно-терапевтический — сколько ни тверди про говно, что это говно, по шкале эстетических ценностей оно все равно остается на нулевой отметке. А во-вторых, что наследие героического периода стремится в некое новое качество.
Мальчика жалко, но не очень.
«Папа, умер Дед Мороз» — конец некрореализма хотя бы потому, что, подобно собственным героям, то и дело выбивающим у себя из-под ног опору и повисающим в вычурных позах, Юфит спрыгнул со своего надежного постамента — продуманной установки на скандальное ниспровержение устоев (допускаю, впрочем, что акция носила недобровольный характер — просто устоев больше не осталось). Во всяком случае, новая история разыграна на нейтральной территории, вне вторичного культурного пантеона — всех этих военных-альпинистов, летчиков-героев и разведчиков-самоубийц. Им на смену пришел Дед Мороз, персонаж патриархальный, отсылающий к толще архаических представлений. Соответственно и дедушка-вурдалак, перекусавший к чертям собачьим все семейство — образ, куда более архетипический, чем мужики в тельняшках, предающиеся однополому сексу на железнодорожных путях.
Из чащи авторских инстинктов, судя по всему, не менее дремучих, чем недра пралогической символики, прискакала в «Деда Мороза…» мышка-полевка. Герой собирается написать о ней рассказ, но, наверное, так и не напишет, потому что на свою голову отправляется в деревню и попадает там в жуткую историю. В ход идет обойма фирменных юфитовских гэгов: герою набивают рот ватой, пеленают в длинные бинты и если не подвергают лютому надругательству прямо в кадре, то делают это где-то очень близко за кадром. В финале обессилевший горе-писатель катит в дрезине непонятно куда и попутно переезжает колесами мальчика, томно положившего шею на рельсы. Мальчика жалко, но не очень, потому что в вещем сне, приснившемся герою в прологе фильма, этот мальчик вместе с безногим дедушкой цинично мародерствовал над трупом водопроводчика, удавленного в канализационном туннеле.
«Папа, умер Дед Мороз» больше всего похож на ночной бред Брессона, неосторожно посмотревшего «Ночь живых мертвецов».
Raiders of the lost avant-garde
Таким образом круг (любимая юфитовская композиция) замыкается. Все или почти все персонажи добиваются искомого летального исхода, а по экрану после титра «вскоре похолодало» бредет вереница мужиков в одинаковых черных костюмах. Дабы блеснуть интерпретацией, замечу, что открывает это шествие мужик, смахивающий на Ельцина, а замыкает — вылитый Годар. Кто интересуется, пусть ищет потаенные смыслы.
Выйдя из охранительного круга эпатажа и скандала, Юфит и его соавтор Владимир Маслов тут же наследили на узкой, полузатоптанной, но вполне еще различимой тропе кинематографической традиции. На тропе, по которой сравнительно недавно прогуливались молодой Дэвид Линч и таинственный венгр Джим Джармуш. В целом же «Папа, умер Дед Мороз» больше всего похож на ночной бред Брессона, неосторожно посмотревшего «Ночь живых мертвецов» Джорджа А. Ромеро. Негоже фамильярничать с классиками, но для полноты метафоры стоит добавить, что во время просмотра Брессон был сильно пьян и вернулся к увиденному в состоянии тяжелого похмелья. Только так можно объяснить тягучее серое кино с невыразительными акцентами на слабых долях, экранизацию подсознания в унылых формах обыденной реальности, кино наступательных комплексов и скуки, возведенной в разряд еще большей скуки, и всего остального, что составляет внешность некрореализма, пережившего собственную смерть.
Статичные глубокие кадры нехотя сменяют друг друга и временами создается ощущение, что оператор по ту сторону камеры просто заснул (виноват — умер)… По лесной реке, ворочаясь на поворотах, плывет кол, который герои-дебилы обронили вместо того, чтобы как положено воткнуть в кишки вампиру. Сам вампир вскакивает среди ночи и палит из ружья в белый свет как в копеечку, тупые пейзане кувыркаются на лугу, а застолья напоминают коллективный прием транквилизаторов в психиатрической больнице. Глобальная онтологическая тоска этих сцен обнажает их бесспорную укоренелость в национальном менталитете, однако, при ближайшем рассмотрении, выдает еще одну — вероятно, главную — авторскую интенцию.
Что-что, а полноценное опупение картина вызывает.
В фильмах отца некрореализма часто присутствует мотив провокации-подглядывания. Многочисленные потасовки, изнасилования и самоликвидации увидены извне, с дистанции, когда камера как бы отождествляется со взглядом стороннего наблюдателя, в оргаистических судорогах переживающего чужой беспредел. И если для вуайера Хичкока высшим наслаждением было подглядывание за своими персонажами сквозь съемочный визир, то ось взгляда вуайера Юфита направлена в обратную cторону. Настоящие статисты его макабрических эскапад не те, кто откручивают друг дружке головы на экране, а те, кто, опупев от нелепицы, смотрят на это из зала. Почти как в известном анекдоте про французский бордель: заняться любовью стоит денег, подсмотреть за теми, кто занимается любовью, стоит больших денег, а подсмотреть за теми, кто подсматривает, стоит целое состояние.
За зрителями «Деда Мороза» подсмотреть стоит — что-что, а полноценное опупение картина вызывает. Евгений Юфит смог уберечь свой творческий капитал от всепоглощающей инфляции шоковых средств. И хотя вместе с коротким метражом и узкопленочной техникой канули в прошлое небритые соратники, активно задиравшие благонамеренную публику, некрореализм, каким мы его еще не знали — жив. Потому что покойника нельзя убить дважды.
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса