Несчастливые дни нашей жизни
Быть несчастливым не стыдно.
СЕАНС – 7
Все счастливые дни несчастливы по-своему. Два года стоят большего по табели несчастливых дней нашей жизни.
Когда Игорь Алимпиев глядел сквозь черно-белое окно мастерской первого фильма на осыпающийся питерский «Панцирь», то уходящий обратно (в болото) город еще пузырился остатками жизни, истекая мрачным весельем.
Впрочем, о Беккете ни слова
Смердело из коммуналок и душ, тошнило от засахаренных воспоминаний под стакан сивушной водки на ужин — но и белокрылые ангелы попадались в подворотнях, и шампанские пробки хлопали на скользких крышах, где последние герои куражливо справляли поминки по себе.
Взгляду Алексея Балабанова сквозь то же самое окно два года спустя город достался уже другим.
Хлопья перебродившего шампанского окоченели в лужицах на мостовых. Обрушились каменные стены, обнажив нездоровое нутро и давнюю склонность к суициду. Бедовые ангелы застыли на кладбищенских надгробьях — под их панцирем навсегда успокоились бледные тени алимпиевских отщепенцев.
Предсказание опальной прорицательницы, расслышанное Балабановым, поспешило вступить в законную силу: этот город есть пуст. И только оголтелый трамвай иногда громыхает по ржавым рельсам, описывая безумные круги из никуда в никуда.
Похоронив мертвых и отменив еще живых, Балабанов населил бывший Питер одинокими посланцами от невозможного Сэмуэля Беккета. Впрочем, о Беккете ни слова. Его присутствие и не требует удостоверения личности. Реплики его косноязычных диалогов уютно и по-домашнему окликают друг друга в разомкнутом питерском пространстве. О Беккете ни слова — за исключением названия, позаимствованного у одной из его пьес, да финального титра со слабым намеком на его же рассказ «Конец», из которого и приплелся в «Счастливые дни» несчастный человек с забинтованной головой и затравленными глазами.
С жизнью он распрощается еще в первых кадрах, застающих его в тошнотворно-стерильном заведении (помесь научной лаборатории с покойницкой). Прощание не будет долгим: в обмен на истасканную жизнь его снабдят такими же пальто и шляпой, некоторой суммой в придачу — и вытолкнут вон.
Тихому дыханию «Счастливых дней» чужд и ржавый перегар некрореализма
Прежде чем обнаружить себя на городском кладбище, он будет долго и неприкаянно скитаться по кладбищенскому городу, вынуждая камеру Сергея Астахова следовать за ним по пятам. Ловить его ускользающий силуэт в проулках между домов с запавшими черными глазницами. Пробираться на ощупь сквозь клочковатый туман по набережным и мостам, перекинутым через мертвую реку. Подниматься по гулким лестницам темных подъездов, чей безучастный облик хранит печать былого великолепия счастливых дней.
Балабанов нимало не настаивает на узнаваемой топографии города (как настаивал на ней Алимпиев, разгуливая по Невскому, взлетая на думскую башню и спускаясь в переходы метро). Провожая героя по городу, камера сторонится привычного: лишь изредка мелькнет знакомая уличная табличка, обозначится изгиб мостика, прошмыгнет диковатый школьник с тяжелым ранцем за плечами. Насколько «Панцирь» узаконим узнаваемость историей про здесь и сейчас, настолько безразлична эта узнаваемость истории про счастливые дни.
Снимая кино в Петербурге исхода восьмидесятых, Балабанов делает ударение на исход.
Тихому дыханию «Счастливых дней» чужд и ржавый перегар некрореализма. Сюжет не соблазняется легким хлебом путешествия удалого трупака в поисках товарищей по счастью. Режиссер вычерчивает некроромантический маршрут путешествия души, покинувшей мертвое тело — по мертвому городу, покинутому душой.
Отказываясь быть признанным, город не желает признавать и этого одинокого и заносчивого безумца. Затеяв жестокую игру — обманывает смутной надеждой, чтобы потом зло рассмеяться в лицо.
Человеку «Счастливых дней» отказано всеми и везде, и идти ему больше некуда
Так что напрасно слоняется он в поисках какого-никакого пристанища — не успеет обрести случайные жилье и имя («Я буду звать вас Сергей Сергеевич», — услышит он от хозяйки), как будет лишен того и другого и с позором изгнан настоящим Сергеем Сергеевичем…
После долгих скитаний с грустным осликом на поводке он естественным образом забредет на кладбище, где некая Анна с грустными глазами одарит его именем Боря и пригласит к себе. Но и эта попытка любви — на манер и по мотивам «Первой любви» Беккета — останется не более чем обещанием, не исполненным по причине древнейшей профессии Анны.
Человеку «Счастливых дней» отказано всеми и везде, и идти ему больше некуда. Цепочка утрат размотана до конца, обратно до «Конца». Все закончится там же, где начиналось. Почти так. Потому что начиналось все на корявом детском рисунке. Улочка, дом с подворотней и человечек. «Это я» — указывала стрелочка. Сквозь рисунок проступали очертания призрачного города, где все должно произойти и ничего не произошло.
В финале городской силуэт захочет вернуться на детский рисунок с лодкой на воде и той же надписью. Только вот обратно никак. И лодка качается пустая. И стрелочка указывает: «Это я».
Читайте также
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо
-
«Я — капитан» Маттео Гарроне — Песни радости и счастья
-
Кто есть Америка? — «Нежный восток» Шона Прайса Уильямса
-
Это норма — «Герой наших снов» Кристоффера Боргли
-
Анти-Франкенштейн, который смеется — «Бедные-несчастные» Йоргоса Лантимоса