Послевчера
Фильм Александра Гутмана «Фрески» начинается титром: «В XX веке Армения пережила две страшные трагедии — ГЕНОЦИД и ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ, а тут еще, как снег на голову — НЕЗАВИСИМОСТЬ.
В результате страну покинуло более миллиона человек». Место действия — кладбище в небольшом полуразрушенном армянском городке. Главный герой — кладбищенский разнорабочий Гарник: подмести, убрать, но в основном — копать. Рядом с ним другие обитатели этого кладбищенского мира: каменотесы Лева и Хачик, священник отец Татул, приблудный пацанчик Варужик, все свое время проводящий тут же, среди нагретых солнцем надгробных плит. Никакой брутальности: смерть уже пере-жита, похороны чаще всего проходят в стороне от камеры, а потому кажутся еще более сдержанными, даже величавыми. Чаще всего на кладбище вообще царит спокойствие. Стоят, уже никуда не торопясь, высеченные на камне красивые улыбающиеся люди, ино-гда целые семьи; рядом спокойно работают, отдыхают, проходят мимо живые герои. (Собственно и рядом, в городе, люди ходят среди полуразвалившихся домов как по клад-бищу.) Контраст жизни и смерти лишен надрывного трагизма. Наоборот, сосуществова-ние абсолютно органично. Особенно выразителен в этом отношении Варужик: со свойст-венной возрасту непосредственностью он и в работе поможет, и подразнит, и попроказни-чает, и покемарит тут же на солнышке. Или просто посидит рядом со своим гранитным сверстником, свесив ножки, погрызет семечки, глядя по сторонам.
Впрочем, и остальные герои не ощущают никакой ущербности, скованности, не-ловкости. Это просто работа — не менее и не более достойная, чем другие прочие. Нужная людям. Замечателен разговор Гарника с парикмахером после бритья: «Слушай, получает-ся, что мы все друг для друга работаем». «Конечно!» «Я тебя брею, ты для меня могилу выкопаешь». «Живи еще сто лет!» «Я тебя прошу, подбери мне место посуше, — у меня ноги от сырости болят». «О чем говоришь, дорогой!» «Давай выпьем за это по чуть-чуть». «Давай!» И в конце фильма день рождения Гарника тоже отмечают на кладбище — не по-тому, что дома плохо, и не из кощунственного вызова, просто потому, что и товарищи, и вся жизнь его именно здесь, нужно ли лучше место? «Друзей позовем и всех, кто будет рядом». Внешне почти как в пушкинском «Гробовщике»: «А созову я тех, на кого рабо-таю: мертвецов православных. Милости просим, мои благодетели ; угощу, чем Бог послал». Но психологически прямая противоположность: вместо ерничества и гаерст-ва — спокойное и очевидное признание живых и мертвых равными в горе и в радости, в своем народе и на своей земле. И финальная сцена крещения Варужика в кладбищенской церкви своим подчеркнутым символизмом должна зафиксировать единение жизни и смер-ти, прошлого и будущего.
И вот тут главное противоречие между автором и героями. У них у всех своя жизнь, своя история: родился, женился, где-то жил, кем-то работал. И будущее у них от-крыто — нам даже напишут в последнем титре, что с каждым из них произойдет. Но для режиссера будущее факультативно — будет какое-нибудь, наверно… И даже прошлое — не подробно, а в общих чертах; три последние великие армянские трагедии: геноцид начала XX века, землетрясение конца века и (так уж получилось) развал СССР. Главный объект режиссера — это жизнь с ощущением прошедшей беды.
«Фрески» сами по себе — лиричный и светлый, хотя и немного непоследовательный фильм о простой жизни. Но «Фрески» в контексте творчества режиссера Александра Гут-мана — совсем другой фильм.
Главное, что объединяет большинство фильмов Гутмана, — тема жизни после ката-строфы. Но не горе и не трагизм потери, не посттравматический синдром, не реабилита-ция и не возвращение к нормальной жизни. Наоборот: привыкание к последствиям ката-строфы и смирение с невозвратностью утраченного.
«Солнечная сторона трассы»: одинокий старик в полуразрушенном домике на обез-людевшем Колымском тракте в тысяче километров от Магадана. Титр: «По обеим сторо-нам трассы — остатки советского Клондайка и сталинского Гулага». Иван Алексеевич Гуд-ков, из заключенных, сказал в кадре всего два-три слова, и то собаке («Чифирнешь со мной, что ли?»), на камеру почти не взглянул — и умер через месяц после съемок.
«Три дня и больше никогда»: мать приехала на свидание к сыну, приговоренному к пожизненному заключению. И мать нормальная, обычная женщина; и сын вполне нор-мальный: не злодей-рецидивист, но и не невинная овечка; совершил преступление и понес заслуженное наказание. Мы видим их тогда, когда с произошедшим уже ничего не поде-лать: некого просить, некому писать. А что делать-то? Как жить?
«Путешествие в Юность»: несколько немок вспоминают о том, как в самом конце войны их вывезли на работу в СССР — в Карелию, на лесоповал. Рассказывают обстоя-тельно и подробно, без надрыва, без слез, все переживания уже остались в прошлом, когда им не давали об этом говорить. Одна даже приезжает в Россию, чтобы прийти на то место, где провела несколько лет, где похоронила сестру, — чтобы найти развалины бараков и не-дорубленные просеки.
«Русские ушли»: давным-давно где-то в Туркмении был урановый рудник. Потом его закрыли, а в освободившихся зданиях поместили психбольницу «всесоюзного мас-штаба». Теперь масштаба нет, интернационал почти весь разъехался, остались только главврач-прибалт и дагестанец-сапожник, а кроме них — туркмены и психи. Рассохшиеся дома в трещинах, облупленные советские вывески, психи в рванине, туркмены развеши-вают на просушку войлочные одеяла и детское белье на ржавой колючей проволоке.
Во всех фильмах у Гутмана живописны руины и развалины. Повсюду бренность бытия, разруха, прах и тлен. Обыденные, неизбежные и неумолимые.
Но Гутман слишком наблюдателен, чтобы упустить настоящую жизнь; он слишком любит своих героев, чтобы урезать их до схемы. И они противоречат бренности, каждый по-своему, — они еще проживут свои жизни, пусть мы не знаем как. И будет у них что вспомнить хорошего. Может быть, в этом отношении «Фрески» — самый оптимистичный фильм Александра Гутмана, пусть сцена крещения и кажется немного инородной фильму в целом. Но мы впервые взглянули вперед — в нормальное завтра.
Читайте также
-
Как сберечь — нет ли средства, нет ли, нет ли, есть ли...
-
Обладать и мимикрировать — «Рипли» Стивена Зеллиана
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Мы идем в тишине — «Падение империи» Алекса Гарленда
-
Будто в будущее — «Мейерхольд. Чужой театр» Валерия Фокина
-
Под тенью умерших в саду — «Белое пластиковое небо» Баноцки и Сабо