Подберите себе Фандорина по вкусу
2005 год. С Григорием Чхартишвили, скрывающимся под творческим псевдонимом «Борис Акунин», беседует Любовь Аркус.
В январе 2024 года писатель Борис Акунин (настоящее имя: Григорий Чхартишвили) признан иноагентом. По требованиям российского законодательства мы должны ставить читателя об этом в известность.
СЕАНС – 23/24
В последние годы слово «проект» приобрело совершенно новое звучание и стало широко употребляться во всех сферах жизни: частной, социальной, политической и культурной. Прежде говорили: спектакль, опера, фильм, (финансовая) афера, роман, политическая платформа, карьера, выставка, коммерческое предприятие, концерт. Теперь все эти, столь разные, вещи именуются «проектом» — от «пишу оперу» и «выпускаю премьеру» до «баллотируюсь в президенты» и «хочу замуж». С чем, на ваш взгляд, связаны изменения самой семантики этого понятия? Какие явления в общественной и/или культурной жизни привели к ним? Чем отличается «литературный проект» в его современном понимании от классического цикла произведений, объединенных героем, родом (Золя/Ругон-Маккары, Голсуорси/Форсайты, Кристи/Пуаро, Сименон/Мегрэ, Чандлер/Марлоу и т. д.)?
Действительно, слово «проект» сейчас используется по всякому случаю. Но восемь лет назад, когда я придумал Б. Акунина, оно еще не было затасканным. И я употребил этот термин в его прямом смысле: нечто сконструированное, головное, то есть экзотичное для русской словесности, традиционно тяготеющей к исповедальности, вдохновенности, искробожности и т. п. Я вовсе не собирался покушаться на эту замечательную традицию (да и зачем?), но хотел ясно обозначить иную формулу моей книжной продукции. Речь шла о профессиональном, технологичном, тщательно выстроенном корпусе беллетристических текстов, связанных общей концепцией. А если эксперимент окажется удачным, то не только текстов, но и экранизаций, театральных постановок, мультимедиальных продуктов, etc., etc.
Эта идея меня увлекла своим масштабом, трудностью, многовариантностью. Отчасти это было вызвано новым социальным и ментальным укладом российской жизни, повсеместным переходом от дилетантизма к профессионализму. Отчасти — моим собственным устройством. Я человек не экстравертного склада, не люблю выворачивать себя наизнанку перед публикой, но в то же время я человек пишущий. Для меня естественно перерабатывать все занимающие меня темы в тексты. Написал на бумаге — и вроде как сам в проблеме разобрался.
Знаете, лучше всего для экранизации подходят романы, которые не слишком удачно получились.
Могли бы вы назвать книгу «Писатель и самоубийство» — проектом? Есть ли связь между ней и романами Б. Акунина о Фандорине? Не явились ли Фандорин и «Фандорин» результатом работы над «Писателем и самоубийством»?
Нет, «Писатель и самоубийство» — это не проект, а просто книга. Поэтому и подписана она моим настоящим именем. Напрямую с проектом «Б. Акунин» она не связана, хотя три первых романа были написаны в период работы над этим эссеистическим текстом. Я чувствовал, что нужно давать себе передышку. Не все же о смерти да самоубийцах. То есть можно и о них, но по-другому — не всерьез, а в качестве интеллектуальной и стилистической игры. Чуть позже у меня возникла идея совместить две эти разновекторные словесности, и я придумал «Кладбищенские истории», в которых два автора — Акунин и Чхартишвили. Писал эту книгу не спеша, не по «акунинским», а по «чхартишвильским» законам. Первый кусочек написал и опубликовал аж в 1999 году, второй в начале 2000-го, а целиком лишь в 2004-м.
Насколько я поняла, вы были склонны в значительной мере «отпускать» от себя свои романы и доверять их киносудьбу и киноинтерпретацию воле режиссера и продюсера. Изменил ли здесь что-нибудь ваш опыт с «Гамбитом» и «Советником»? Ведутся ли сейчас с вами переговоры об экранизации других ваших романов?
Да, я не отношусь к экранизациям как к зоне своей ответственности. Это не мои произведения, это продукт коллективной деятельности других творческих людей. Мне интересно наблюдать, что они сделали с моим сюжетом. А что до новых экранизаций, то их намечается целый каскад. Подписан договор на «Пелагию» — со студией «Централ партнершип», идут переговоры по «Шпионскому роману» и «Детской книге». Сделал я (в качестве сценариста) и большой неэкранизационный проект для студии «Амедиа».
Обнаружилось, что мои романы разные читатели склонны понимать и интерпретировать очень по-разному, иногда совершенно неожиданным для меня образом.
Есть ли у вас романы, которые вы не хотели бы видеть экранизированными? Какой из них вы считаете наиболее благоприятным для экранизации?
Знаете, лучше всего для экранизации подходят романы, которые не слишком удачно получились. Думаю, что могло бы выйти отличное кино из «Декоратора» или «Любовницы смерти». Или из исторической части «Внеклассного чтения». С трудом представляю себе киноверсию «Фантастики».
С появлением новых кинотеатров и с подъемом кинопроката российские продюсеры стали отчетливо ориентироваться на коммерческую прибыль: для производства привлекаются все большие бюджеты, осваиваются жанровые модели, предпринимаются все новые попытки создать т. н. «русский блокбастер». Тенденция для отечественного кино не новая (в свое время ее весьма активно поддерживал министр Ермаш: «Экипаж», «Пираты XX века» и т. д.). Но тем не менее и на Западе, и среди нашей интеллигенции существует устойчивый стереотип, что за Голливудом не угнаться, а русское кино более всего ценно своими художественными достижениями. Пока что имеющиеся примеры коммерческого кино вызывают неоднозначную реакцию. С одной стороны, радует сам факт возвращения зрителя к отечественным фильмам; с другой же — художественный уровень этих фильмов вызывает огромные сомнения. Еще с времен вашей знаменитой статьи в журнале «Знамя» вы последовательно выступаете апологетом масскульта в стане записных интеллектуалов. Каково ваше мнение и ваши прогнозы по поводу этой вновь возникшей в русском кино тенденции?
Наше кино явно находится на подъеме. Особенно хвастаться пока нечем, но перспективы неплохие. Главное — туда потекли деньги, а талантливых людей здесь всегда было много. Когда сборы от удачного проката фильма будут составлять 20–30 миллионов, станут окупаться картины с бюджетом в 7–10 миллионов, а на такие деньги уже вполне можно снимать качественные блокбастеры. Самый многообещающий жанр, по-моему, кино для семейного просмотра. С этим у нас пока полный ноль. Масскульт для России — явление новое, не окостеневшее. Это значит, что общемировые правила нам не писаны, во всяком случае, их можно менять по ходу дела, делать более живыми и интересными, чем, например, в Голливуде. Какое-нибудь «Белое солнце пустыни» или «Служили два товарища» — отличный пример картин, совмещающих качество со зрелищностью. Стало быть, традиция в национальном кинематографе имеется, надо ее развивать. Или обзавестись новой.
В начале романа «Внеклассное чтение» есть гомерически смешной пассаж об «излечении 17-летней студентки, безнадежно влюбленной в актера Меньшикова». По моему убеждению, Фандорин в исполнении актера Меньшикова может вызвать симпатию лишь у описанных вами пациенток. И если вы хоть отчасти с этим согласны, то каково ваше отношение к этому — ведь, насколько я знаю, именно вы настаивали на кандидатуре Меньшикова?
И правильно делал. Мне Меньшиков в роли Фандорина понравился. Он именно таков, каким должен быть по сценарию. Я не знаю другого актера, который лучше бы справился со столь скупо прописанной ролью.
Я действительно не сомневаюсь, что Фандорин, каким его сыграл Олег Меньшиков, в Кремле не задержится.
Не кажется ли вам финал фильма «Статский советник» в корне противоречащим основополагающим принципам характера Э. П. Ф. и всего фандоринского цикла? «Интересы России» и «интересы власти», «интересы страны» и «интересы государства» в России не просто разнились и разнятся — они всегда были разведены на противоположные края. И ваш, книжный, Фандорин служит именно общественному благу и интересам России, постоянно вступая в схватку за эти интересы с власть предержащими — в том его отличие от всех без исключения знаменитых предшественников по детективному жанру (Холмса, Люпена, Брауна, Пуаро, Марлоу, Мегрэ), которые боролись с частными душегубами, кровопийцами, шантажистами или разветвленными криминальными структурами. Насколько ценны лично для вас эти принципы? Ведь если вспомнить о вашей (публично высказанной) позиции по «делу Ходорковского», для вас понятие «позиция» смысла не утратило…
Через некоторое время после того как книжки об Эрасте Фандорине стали набирать популярность, я сделал одно открытие, весьма меня заинтриговавшее. Обнаружилось, что мои романы разные читатели склонны понимать и интерпретировать очень по-разному, иногда совершенно неожиданным для меня образом. Условно говоря, каков человек — такова и интерпретация. Поэтому я умудрился прослыть одновременно государственником и разрушителем государственной идеи, богоискателем и богоглумителем, юдофилом и юдофобом, патриотом романовской России и оскорбителем светлой памяти Царя-мученика.
Точно так же по-разному воспринимают и моего героя, иногда очень отлично от авторского восприятия. Правда, Эраст Петрович дает для этого некоторые основания, поскольку он человек закрытый и психологическая подоплека его поступков не всегда понятна (даже мне самому). Ну вот у Никиты Михалкова, для которого первоначально я писал сценарий «СС», Фандорин — идеал благородного чиновника, который ни за что не уйдет со службы в трудный для отчизны час, потому что это будет эгоизмом и предательством. Я не считал нужным навязывать режиссеру, совершенно самостоятельной творческой личности, собственную трактовку кино-Фандорина.
Пытались ли вы по этому поводу спорить с продюсером Михалковым? Если да — почему безуспешно?
Пытался переубеждать. Не получилось. Очевидно, вышеприведенная позиция (назовем ее «самурайской») Никите Сергеевичу гораздо ближе, чем позиция конфуцианская, в которой личное нравственное чувство выше служебного долга. Тут еще штука в том, что я сам не на сто процентов уверен в правильности поступка книжного Фандорина.
Это очень непростая проблема, особенно в России: личность и государственная служба. Чем выше пост, тем труднее оставаться «благородным мужем», тем больше компромиссов вынуждено допускать нравственное чувство. Возьмем два типа поведения: Фандорин-1 (романный) и Фандорин-2 (киношный). Попробуем перенести их в современный ландшафт. Мне тут приходит в голову вот какая параллель. Фандорин-1 — это тип поведения Егора Гайдара. Фандорин-2 — Анатолия Чубайса. Сразу оговорюсь, что с первым я знаком шапочно, второго же и вовсе не знаю, поэтому именные привязки тут условны, а интерпретация тем более. Постсоветский Егор Тимурович Фандорин достиг административных вершин, провел важные для страны реформы и примерно с того момента, когда ельцинское президентство утратило харизматичность и свернуло в чеченскокоржаковские джунгли, отдалился от власти и больше наверх не возвращался, превратился в частное лицо. Лишь время от времени помогал власти практическим советом (как книжный Фандорин после отставки).
Сколь я могу судить, самурай — с его этикой, психологией и идеологией — невозможен в России по самой истории российской государственной власти (причем по всей истории).
Ф-2, напротив, остался на службе и в результате был вынужден пойти на чертову уйму этически сомнительных компромиссов. В результате Ф-1 сохранил звание «благородного мужа», внутреннюю гармонию (предположительно) — и сделал значительно меньше для страны, чем мог бы. Ф-2 же свою репутацию здорово подмочил, насчет внутренней гармонии там тоже вряд ли благополучно, но зато сделал много полезного для России. В конце концов Ф-2 обречен на то, чтобы пасть жертвой окружающих его пожарских, а по достоинству его оценят лишь потомки (и то еще не факт).
Повторяю: я не навязываю вам свою оценку деятельности Гайдара и Чубайса, я просто беру две противоположные модели поведения, можете подставить другие имена. Какая из этих моделей правильнее? Не знаю. То есть я бы сам, безусловно, выбрал первую. А что если это эгоизм или, того хуже, малодушие?
В одном телеинтервью вы сказали, что, по вашему мнению, Э. П. «все равно» уйдет на следующий день с государевой службы. Как об этом должны догадаться зрители — и должны ли?
Пускай зрители думают сами. В этом и смысл киношной концовки (которую, правда, чудовищно подпортила финальная песня, после нее думать уже ни о чем не хочется). Я действительно не сомневаюсь, что Фандорин, каким его сыграл Олег Меньшиков, в Кремле не задержится. Слишком мало он похож на Чубайса, слишком уж «нежно себя несет», как выразился князь Пожарский. У меня от этого эпизода в исполнении Олега Евгеньевича осталось ощущение, что это был не более чем жертвенно-мазохистский порыв. Завтра или послезавтра новый генерал-губернатор и его окружение вызовут у Эраста Петровича непреодолимый приступ рвоты, и Фандорин столь же красиво, в романтически развевающемся белом шарфе удалится по Красной площади прочь, в изгнание.
И все же, как вы понимаете, финал фильма (тем более фильма жанрового) работает по своим законам — законам «окончательного итога». И проблема тут не в «неуклюжести концовки» и не в том, что киношный Фандорин совершает иной выбор, нежели романный, предпочитая, по вашей формулировке, «самурайский» кодекс — «конфуцианскому».
Насколько я понимаю, самурай служит не «общественному благу», а своему господину. И к тому должны быть два обязательных условия: во-первых, он беспрекословно, нерассуждающе уверен в непогрешимости хозяина; во-вторых, господин и его земля — не просто одно целое, они отождествлены между собой. Сколь я могу судить, самурай — с его этикой, психологией и идеологией — невозможен в России по самой истории российской государственной власти (причем по всей истории).
В России время летит быстро.
Согласие на сотрудничество с властью — с этой, вами же выписанной властью — это не компромисс (пусть даже чертовски сомнительный) и не иное решение вопроса, оправданное правом авторов фильма на интерпретацию; это — полная перемена всех знаков, всех составляющих героя по фамилии Фандорин. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что с тем же успехом (и с той же оправданностью мотивов) в какой-нибудь экранизации Алеша Карамазов может пойти охранником на каторгу к Мите. Киношный и романный Фандорин — не «разные», они — антагонисты.
Ну, считайте, что Никите Михалкову как художественному руководителю картины такой Фандорин ближе. Будет другой режиссер — будет другая трактовка. Я для того и делаю своего героя и ситуации, в которых он оказывается, немонохромными, чтобы у читателя была возможность что-то домыслить и достроить самому.
И разноликие Фандорины в разных экранизациях — это не случайность и не поиск идеального соответствия. Я сейчас придумал сценарий компьютерной игры «Нефритовые четки», где Фандорина вообще будет не видно — игра от первого лица. Фандорин — это сам игрок. Подбери себе Фандорина по вкусу.
Главное в этом персонаже — благородство, естественное чувство собственного достоинства. Прочее несущественно. А про самураев вы зря так. Настоящий самурай — не Савельич и не Герасим. Он служит не господину, а идее.
Мне не по душе михалковская трактовка финала, я это уже говорил, но кино-Фандорин явно собирается служить не великому князю и даже не императору, а той России, которая ему, Фандорину, представляется правильной. Задача явно непосильная, обреченная на провал, но тем большее она вызывает уважение. Помните, как в советские времена сторонники социализма с человеческим лицом нашептывали: «Старик, надо вступать в партию, потому что если такие, как мы, не вступим, там останутся одни мерзавцы и разрушат страну»? Так вот, киношный Эраст Петрович не из этих «внедренцев». В КПСС или «Единую Россию» он явно не вступит. Попортит начальству нервы и отправится в отставку — то есть биографически вольется обратно в первоисточниковское русло.
Чем, по-вашему, «нельзя поступиться» в игре в Фандорина?
Чувством собственного достоинства. Со всеми вытекающими из этого определения последствиями.
Но не является ли для любого человека, который во главу угла ставит чувство собственного достоинства, сотрудничество с властью неприемлемым по определению?
Фандорин из «Коронации» — это Фандорин-1, то есть «конфуцианец», а не «самурай». Киношный Фандорин, оставшийся на государственной службе вопреки всему, взял на себя более тяжкую ношу, пространством вытянутой руки не ограничился. Хорошо это или плохо — вопрос очень непростой. И обсуждать его следовало бы не на материале приключенческого кинофильма с довольно неуклюжей концовкой.
По-моему, интеллигенции в России нужно брать власть в свои руки, а то неинтеллигенция в погонах ничего толком делать не умеет, лишь крушит все вокруг, будто слон в посудной лавке.
Однако именно писатель Акунин придумал поместить вымышленного героя в российскую историю, поверил эту историю его кодексом чести и не в первый раз для российской словесности вывел печальный закон о том, что конфликт меж личной честью и общественным долгом на государевой службе — неразрешим. А также, что служба эта и чувство собственного достоинства — среди родных осин — две вещи несовместные.
Да, в романе «Статский советник», а еще более в романе «Внеклассное чтение» именно эта проблема занимала меня больше всего. Для мужчины существует два мира — Большой и Малый. Малый — это мир своего «я». Большой — мир общества. Чья ценность выше? Какой из этих миров приоритетен? Каким можно пожертвовать, а каким нельзя, если они вступают в противоречие? Каждый решает этот вопрос по-своему. Еще раз повторю: мне безусловно ближе позиция романного Фандорина, но можно ли осуждать человека, который жертвует своей integrity (прошу прощения, но у нас и слова-то такого нет) ради того, что ему представляется общественным благом?
Возможны ли все-таки самураи в России, и если да, то что бы они стали делать? А что — конфуцианцы?
Давайте все-таки разберемся с этими терминами, введенными мной в данном контексте очень условно. «Самураем» я называю человека, который в первую очередь живет интересами Большого мира. «Конфуцианцем» — человека, для которого важнее всего внутренняя гармония. И те и другие для нормальной жизни общества необходимы. И тех и других в России страшный дефицит. Но они есть, и их будет становиться больше. По одной простой причине. Условия экзистенции у нас сегодня (при всех минусах) гораздо больше способствуют формированию чувства собственного достоинства, чем двадцать или тем более пятьдесят лет назад. То есть, если человеку на это наплевать, то свинья, конечно, грязь найдет. Но, слава богу, много и таких, кому ЧСД необходимо как воздух. И «самурай», и «конфуцианец» без ЧСД невозможны.
И последний вопрос относительно больной темы «интеллигенция и власть». По какому из вопросов сегодняшнего дня вам было бы интересно (или важно) высказаться от имени Григория Чхартишвили?
По теме «интеллигенция и власть». По-моему, интеллигенции в России нужно брать власть в свои руки, а то неинтеллигенция в погонах ничего толком делать не умеет, лишь крушит все вокруг, будто слон в посудной лавке. Ничего, всему свое время. Когда количество людей, обладающих развитым ЧСД (и «самураев», и «конфуцианцев», и просто нормальных работяг), достигнет критической массы, это произойдет само собой. Лет, думаю, через десять, а то и пораньше. В России время летит быстро.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»
-
«Нужен был нереальный реализм» — Тина Баркалая о «Сказках Гофмана»
-
Сесиль де Франс: «Сниматься — настоящий подарок судьбы»
-
«Я хотел понять свое поколение» — Иван Власов о фильме «Дивный мир»
-
«Одинокий Джокер на Голливудском бульваре» — Влад Козлов о фильме «Немая жизнь»