БОЛЬШЕ 100

Уоллес Рид: Звездный мальчик


Уоллес Рид

2 марта 1919 года по горной железной дороге северной Калифорнии едет служебный поезд. В Орегоне ведутся съемки фильма «Долина гигантов». На поезде, под музыку и болтовню, к месту съемок добираются актеры, среди них Грейс Дармонд в пышном платьице и Уоллес Рид, исполнитель главной роли. Проделано уже около половины пути, поезд въезжает на мост. Крушение происходит в одно мгновение. Вагон, в котором находятся актеры, сходит с рельсов и прокатывается по склону несколько метров. Уоллес Рид успевает прикрыть потерявшую сознание Дармонд от летящего стекла и кусков железа. Он вытаскивает девушку из вагона и сам теряет сознание от боли. На его голове шестимиллиметровая открытая рана, стеклом до кости прорезана рука. Опомнившись посреди лесов, пострадавшие пассажиры обнаруживают, что отрезаны от мира. Уоллес Рид приходит в себя и бросается к раненым — оказать первую помощь. Знания и навыки, полученные на медицинских лекциях в Аллентауне и от деда, профессора медицины, приходятся кстати. Через двенадцать часов прибывают спасатели. Рид получает помощь последним; на рану наложено шесть швов, рука промыта и зашита. Пострадавшие наконец доставлены в Орегон. Остановить съемки фильма невозможно. Уоллес Рид, звезда Paramount, присутствует в каждом кадре. Его светлые волосы, слипшиеся от крови, отмывают и приводят в порядок. Гримеры трудятся над лицом. Раненую руку маскируют под свободной одеждой. По настоянию студии еще через несколько часов к месту съемок прибывает студийный доктор. Он делает Уоллесу Риду один укол морфия. И еще один. И еще несколько уколов. Фильм выйдет в прокат 31 августа 1919 года. Светловолосый красавец Уоллес Рид будет улыбаться с экрана на фоне живописных орегонских пейзажей.

Только что ничего не произошло.

 

Wally Cotton-top

…вы только посмотрите, какие большие фиалковые глаза, какая нежная кожа, какие мягкие светлые волосы, мальчик с хлопковыми волосами, так тебя и назовем: Уолли Хлопчатая Макушка.

Маленький Уолли купается в ванночке посреди гостиной, в доме своих дедушки и бабушки, а восторженные тетушки охают и ахают, обступив его и всплескивая руками. Мальчик не понимает окружающей его суеты, он сосредоточен на удивительном явлении: если воду набрать в кулачок, она тут же пропадает невесть куда.

Они постоянно переезжают, его родители, отец пишет и ставит пьесы, мать играет на сцене: из Канзас-Сити в Чикаго, оттуда — в Цинциннати, из Цинциннати в Сент-Луис, где 15 апреля 1891 года младенец осчастливил своим воплем и ангельским личиком молодую чету, затем Миннеаполис, Нью-Йорк. И еще десяток городов по пути. Все встречные-поперечные восхищаются младенцем, и как влюбленная в сына мать может противостоять невинному искушению похвастаться им, если сам Джордж Френсис Трэйн, встретив их однажды в парке, заявляет, что мальчик, мол, чрезвычайно интересен. Да хоть бы даже Джордж Френсис Трэйн их никогда не встречал, хоть бы то был и какой другой известный предприниматель: Берта Рид с удовольствием пересказывает это важное происшествие. Мой малыш предназначен для любви! — так она говорит, довольная им и собою.

Малыш белым мотыльком порхает по сцене, во время репетиций заучивает и повторяет папины реплики. Папа, успешный драматург Хэл Рид, ставит пьесы с женой в главных ролях, пару раз берет на сцену и сына. О, какая очаровательная маленькая девочка, — умиляются зрители. Ему нет еще и пяти, и он играет очаровательную маленькую девочку. Город за городом, новые спектакли. Берта Рид выплывает на сцену, — Уолли восторженно кричит из зрительского зала на забаву всем: «О, а это моя мама!» Но он не станет ребенком сцены. Прежде чем вернуться к отцу и работать вместе с ним для Selig Polyscope, он будет расти, как обычный мальчик, в огромном доме с видом на залив.

В возрасте 4-х, 13-ти и 18-ти лет с матерью

Обычный маленький золотой мальчик. Чистокровный американец, что бы то ни значило, он родился в старой почитаемой семье, среди его предков были судьи, врачи, послы, военные и земледельцы, державшие (о, его мать была южанкой до мозга костей) «в эти старые гордые времена» огромные плантации со множеством рабов. Пример дедушки Хью М. Рида — профессора стоматологии университета Миннесоты — зародит в юном Уолли страсть к медицине и желание стать врачом. Пример прапрадеда — полковника Джеймса Рида — страсть к подвигу и большим победам.

Шотландские рыцари, о которых читает ему мать, отважные герои Купера и Киплинга, приключениями которых он сам станет зачитываться подростком, годами подпитывают и разжигают в нем эти благородные страсти. «Господи, сделай меня хорошим мальчиком!», — молится он каждый вечер вместе со своей бабулей, «возлюбленной Вирджинией», бодрой старушкой на девятом десятке, а однажды, сложив руки, вдохновенно обращается к небу: «Господи, сделай меня похожим на сэра Уильяма Уоллеса!», — добавив, уже бабуле: «Не правда ли, он хороший пример для подражания»? Души не чая в своей бабушке, он часто хвастается, что доживет до ста.

В эти беззаботные годы у него есть все, потому что матушка, еще до рождения питавшая его, вероятно, вместе с кровью, хорошей музыкой, литературой, прекрасными пейзажами и вдохновенными мыслями, после рождения, благодаря бога за достаток мужа, свой собственный успех и будущий успех сына, окружает его всеми материальными проявлениями любви. Они покупают квартиру в Нью-Йорке и дом в Нью-Джерси, с видом на залив и реку Шрусбери, где Уолли проведет большую часть своего детства. Мать играет на фортепиано, и маленький Уолли приходит послушать ее, когда какие-нибудь детские обиды теснят его сердце. Он быстро обучается играть сам. Сначала на фортепиано, потом на гитаре, банджо, саксофоне, бас-барабанах, на скрипке и альте.

Он быстро обучается читать и писать, и, пристыженный однажды матерью за бульварный романчик, прилежно прививает себе вкус к хорошей литературе. Его библиотекой будут гордиться все, кто ее увидит, едва ли не больше, чем он сам. Он пишет стихи, подражая своим любимым поэтам. Ещё он пишет маслом и акварелью. Интересуется науками, особенно медициной.

Он точно знает, что, чтобы плавать, нужно плавать: однажды ребята, подшутив над ним, сталкивают его в речку с моста и убегают. Уже через пару лет юный красавец будет участвовать в соревнованиях по подводному плаванию и шутя переплывать огромный залив. Как чудно сочетается этот случай с мальчишками со вскользь упомянутой Бертой Рид привычкой «подолгу в одиночестве мечтать у окна». Ее малыш, может, и предназначен для любви, но пока что он явно еще не тот hail fellow well met, каким станет в пору своей славы, открывая двери дома всегда и перед всеми — будь то перед друзьями в кавычках и без.

У него появляется единственный хороший друг. Вместе они зачитываются Купером и сбегают по ночам в тайную хижину, планируют побег из дома и грезят приключениями, которые их ждут. Одного зовут «Кит», другого «Снэйк». Мать прознаёт о мелком воровстве и быстро отваживает от сына мальчишку, который ведь даже «не имеет представления о салфетке». Разумеется, она убеждена, что ее сыну, понимающему только гармонию вещей, претит само слово «воровство», ведь в героические времена отцов-основателей «конокрадов подвешивали на деревьях». Помимо Снэйка, была еще голубоглазая девочка, которой Уолли, с удивительным постоянством, недели и месяцы покупал сладости на карманные деньги. И в юношеские уже годы появится еще один приятель, с которым Рид будет гонять по городу на автомобиле, пить коктейли и курить, чувствуя себя совсем-совсем взрослым.

Уоллесу еще нет двадцати, а перед ним уже распахнуты все двери мира. Какие открываются перспективы, ведь он может всё. Прекрасный музыкант, подающий надежды публицист, спортсмен, успешный ученик, разбирающийся в точных науках так же хорошо, как и в искусстве. Он умеет рисовать и фехтовать, петь и играть. Ах да, играть… Он, конечно, участвует в студенческих спектаклях, иногда. В одном таком спектакле его даже замечают, речь было заходит о контракте, но мать Уоллеса настроена отправить его в Принстон этой же осенью.

В свободное время, остающееся от учебы в колледже, от соревнований, от работы над студенческой газетой, Рид, полный амбиций, сбегает в Аллентаун на медицинские лекции. Подумывает стать хирургом. У него за спиной — военная школа, первые ранения (полученные, правда, в потасовке), первый боевой шрам, которым он хвастается матери на каникулах. Впереди — Принстон и всё остальное.

Правда, прежде чем поступать в университет, он отправляется в Вайоминг — вкусить самостоятельной жизни. Из того немногого, что он будет рассказывать журналистам об этом периоде: симпатичная официантка, которой он оставил на чай все деньги из своего кошелька, и несколько разных подработок, которые он сменил.

В фильме Слишком высокая скорость (1921, реж. Фрэнк Эрсон)

Вернувшись в Нью-Йорк, Рид пишет в колонку для Motor Magazine, а затем для New-Arc Star: делает обзоры гоночных автомобилей, участвует в тест-драйвах новых моделей, посещает автомобильные выставки и шоу. Он обожает машины. С легкостью обучился управлять сначала непослушной развалиной, которая всякий раз ломалась на полдороги, пока не отправилась на свалку, а затем новеньким дорогим кадиллаком. Он разбирается в устройстве машин и обожает гонять. «Я люблю скорость, — будет говорить он на пике славы, когда гоночные фильмы с Уоллесом Ридом станут смотреть, затаив дыхание, миллионы зрителей по всей стране, — если бы я всегда управлял сам, то, вероятно, тратил бы половину своих денег на штрафы за нарушение ПДД. Превышая скорость на спуске или чуть не взлетая ввысь, я чувствую прилив крови, побуждающий меня ускоряться дальше».

«Две мили в минуту!» — завопят афиши «Двойной скорости», фильма с Ридом 1920 года. Это примерно 192 км/час — немыслимый разгон для автомобилей, выпущенных в конце десятых. Подростком Рид разъезжал по Нью-Джерси со своим «плохим» дружком; в расцвете славы он мчится по дорогам с Джеком, псом, любовно положившим голову ему на плечо; герои его фильмов, с растрепанными волосами и пыльными лицами, довольные и счастливые, влетят из десятых в двадцатые; в двадцатых, мучимый бессонницей пленник морфия, Уолли будет часами гнать машину по ночным шоссе, светом фар разгоняя тьму и тоску.

Но пока ему двадцать, всего только двадцать, и все двери мира по-прежнему распахнуты перед тем, кто может всё. Только вот, когда три добрые феи одарили мальчика с хлопковыми волосами красотой, острым умом и добрым сердцем, они не заметили проделок злой сестры, которая промолвила лишь: ты станешь Звездой. Матушка-то, выходит, была права; Уоллес Рид и впрямь предназначен для любви. Любви кинокамеры.

 

Американский герой

…а взаимности от него и не требовали.

«Когда на твоем лице грим, что-то уходит из сердца», — Уолли смеется, глядя на свой макияж. Тоска сквозит в том смехе.

Они сделают из него звезду. Он же будет твердить: «Я не хотел быть актером. Видит Бог, я и сейчас не хочу этого». Он, разумеется, не просто красив. Он чертовски красив. Пластичен, подвижен, уверен в себе. Каждый жест совершает так, словно точно знает, что делает. Именно этим он так очаровывает в «Рождении нации», помимо восхитительно сумасбродного побоища, которое он там устраивает. Он игрив — но всегда надежен. Силен — но гибок. Он умеет выполнять фантастические трюки в духе Дугласа Фэрбенкса и выдерживать лирику крупного плана не то что в одном фильме — в одной сцене. Он бесстыдно талантлив. И главное, главное, он предназначен для любви. «Я надеюсь, что еще смогу показать вам, кто я и что я собой представляю, и тогда, может быть, меня наконец оставят в покое и позволят мне решать самому», — скажет Уоллес Рид за год до своей смерти.

Но сейчас-то ему двадцать, и он едет в Голливуд. Не как актер: Отис Тёрнер ждет его в качестве ассистента, — какая прекрасная возможность. Какая заманчивая открытая дверь. Они с мамочкой прощаются в кафе, и Уолли отправляется на поиски приключений, открытий и свершений.

Произошло все просто: после Вайоминга самостоятельная жизнь пришлась Уоллесу по вкусу, и он быстренько отказался от Принстона. Отец привлек его к съемкам. Они отправились в Чикаго, на Selig Polyscope Company и Vitagraph. Дебютировав в фильме «Феникс» в 1910 году, где пришлось спасать героиню из ледяного озера Мичиган и горящего здания, Уоллес сыграл ещё пару десятков главных и эпизодических ролей в одночастевках, полных экшна и любви. Игралось ему неплохо, но за камерой было лучше. Его привлекло сочетание художественной мысли и техничности в новом искусстве, и поэтому он страстно возжелал стать оператором. Он придумал несколько удачных световых эффектов. Написал несколько либретто для короткометражек. Получил навыки каскадера.

Но, что бы он там себе ни надумал, камера уже решила за него. Слишком уж хорошо выходит на экране. Благородная лепка лица, на которую так мягко, так гладко, так любовно ложится свет. Темные длинные брови двумя густыми мазками проложены над глазами, придавая взгляду глубину. Взгляд немного рассеянный, немного грустный, и уголки губ чуть-чуть приподняты, так что эмоция неуловима: меняется то на ироничную печаль, то на печальную игривость, то на игривую задумчивость. От такого мерцания и у не самых чувствительных девиц вскружится голова. Гладкое, аккуратное, открытое лицо вдруг — подвижно и живо; всего одним движением брови лихо нарушается вся его стройная симметрия, взгляд становится хитрым, как у озорного бесенка, и улыбка обнажает белый ряд ровных зубов. Это лицо начинают обрамлять контурами шлемов, касок и гоночных капюшонов, когда и в Европе-то с такой киногенией работают пока разве что Аста Нильсен да Мюзидора, Голливуд же поставит этот эффект на поток и вовсе лишь во времена джазовых чёлочек, до которых ещё целая война. Уолли, играючи, оживляет свое идеально вылепленное лицо, заключённое было внутрь чёткого контура, и эта детская живость, эта озорная неуловимость, проявляясь, диковинно сочетаются с пластичным, точеным телом фехтовальщика, с сильными руками пловца, с высоким ростом, горделивой осанкой, свободными, уверенными, сильными жестами.

В роли Эрика Трента (Жанна-женщина, 1916, реж. Сесиль Б. Де Милль)

В роли Карла Генриха (Старый Гейдельберг, 1915, реж. Джон Эмерсон, 1915)

Невинность в нем сочетается с лукавством, а сила с уравновешенностью, никогда не нарушая баланса. Ему идет любая одежда (именно он поменяет моду на мягкие воротники с удушающих жестких, которые носили до того), а еще лучше — если вовсе без одежды. Он так хорошо управляет своим телом (еще бы, каскадер), что не заметно усилия, будь то драка, трюк, погоня, дуэль. Он играет индейцев, салонных любовников, дельцов, лесорубов, художников, юных возлюбленных. В общем, всех-всех-всех. Не любя актерство, он не слишком-то старается. Просто делает то, что от него хотят, чтобы поскорее вернуться к тому, что он действительно любит: писать, изобретать, придумывать.

Иррациональное идолопоклонничество, которое вот-вот обрушится на него, вызовет в нем недоумение: «За что? Почему они так? Ведь я ничего не делаю. Мною ничего не сделано!». Но именно это «ничего» от него и нужно. Быть может, начни он стараться — и старание изуродовало бы его лицо, сковало бы пластику. Легкость же, ненатужность существования, едва сквозящее пренебрежение, энергия молодости, которая его собственная, и азарт, который тоже его собственный, и еще эта его особая незлобивость — все они придают его героям, будь то лесоруб, индейский Ромео или Дориан Грей, узнаваемый шарм красавчика с соседнего двора. Свечение счастливого принца.

И однажды про него просто скажут: всеамериканский герой. Его «ничего» оценено в «стокилограммовый бриллиант».

Так что, когда Рид приезжает в Голливуд, местные очень быстро смекают, что он — слишком ценная находка, чтобы прозябать в помрежах. В свою бытность в Чикаго, с самого своего удачного или злополучного — кто ж теперь разберет — дебюта, Уолли снимался не реже, чем стоял за камерой; разумеется, продолжит сниматься он и на новом месте. А в 1912 году, на съемках фильма «Он только сын», Уоллес Рид встречается с Дороти Дэвенпорт.

Племянница Фанни Дэвенпорт и дочь Гарри Дэвенпорта, именитого бродвейского актера, — мисс Дороти к своим семнадцати уже числится ветераном экрана. Когда ей в пару ставят неуклюжего новичка, она поначалу впадает в ярость. Однако паренек быстро приспосабливается к студийным требованиям и вдруг начинает блистать, вскоре они уже часто прогуливаются верхом, и однажды он, вот так запросто и между делом, предлагает ей выйти замуж. Она, разумеется, отказывает. И еще целый год отказывает, все менее категорично. Рид пишет матери: «Это единственная девушка в мире, и мы поженимся». Как-то раз Уоллес Рид заявляет Дороти Дэвенпорт: «Ты станешь моей женой в эту субботу», — и династический брак свершается 13 октября 1913 года. Дороти смеется, что 13 — ее самое счастливое число. На следующий день молодожены возвращаются к съемкам.

Уоллес Рид и Дороти Дэвенпорт

В течении двух лет Рид и Дэвенпорт работают вместе, ставя для Universal по две двухчастевки в неделю и в большинстве из них играя главные роли. Чаще всего они даже не видят фильмов, которые снимают, просто не успевают. Через несколько лет у них родится сын Билли. Когда мальчику исполнится три года, семья навестит дом детства Уолли. Как бы сложились отношения невестки — эмансипированной девицы, можно сказать, феминистки, впоследствии режиссера социальных фильмов в духе Лоис Вебер, свободолюбивой и своенравной актрисы — со свекровью: тоже актрисой, тоже своенравной, властной и влюбленной в сына до самозабвения, — бог весть; но проведут они вместе от силы три дня и больше не свидятся до тех пор, пока Берта Рид сама не навестит Голливуд, а это будет так нескоро. Семья абсолютно счастлива. Еще бы, ведь Уолли — идеальный муж. И кто бы сомневался.

В 1915 году Д. У. Гриффит предлагает молодому актеру роль в «Рождении нации». Ради возможности снова поработать с великим режиссером (они уже встречались годом раньше на «Совести-мстителе») Рид соглашается на существенное снижение гонорара. Если уж все равно выпадает играть, так сыграть бы по-крупному. Он жаждет сделать что-то настоящее. А тут и Генри Уотхолл, исполнитель главной роли, как раз заболевает, не может сниматься, и Гриффит, подумав, приглашает вместо него Рида. Мальчик счастлив до безумия. Начинаются съемки; отснять, однако, успевают немного. Уотхолл быстро приходит в норму, Гриффит возвращает ему роль и переснимает все заново. Атлетичному Риду перепадает небольшой эпизод с героическим кузнецом. Но очередное разочарование оборачивается очередным взлетом.

В «Рождении нации» Рида замечает Джесси Ласки и приглашает в свою компанию. Контракт подписан. Над Америкой вспыхивает звезда Уоллеса Рида. Он больше не будет снимать. Он теперь популярнейший актер страны. Назад дороги нет.

В фильме Рождение нации (реж. Д. У. Гриффит, 1915)

 

Понарошку

В 1926 году Висенте Уидобро написал: «Прекрасна и велика любовь к героическому. Девушка кончает с собой, оставив записку, что незачем жить, если в мире нет больше наполеонов и любить некого. Какая бездна между такими душами и девицами, влюблёнными в Уоллеса Рида или заполонившими кинозалы, стойла этого неаполитанского конюха Рудольфо Валентино».

…доживи Уоллес Рид до 1926 года, он согласился бы первым.

Впрочем, он уже и сейчас согласен: «Я играю героев только понарошку. Я не заслуживаю таких почестей. Только настоящие герои заслуживают тех почестей, какие воздаются мне».

Когда Америка вступит в Первую Мировую войну, Рида охватит азарт. Он должен быть во Франции! Все, что есть в нем идеалистического, откликнется на призыв Вудро Вильсона «сделать мир безопасным для демократии». Ему 25, он идеально здоров, и, черт, вся страна знает, — идеально сложен. Еще он прекрасно стреляет, — зря, что ли, ездил на охоту с мужем Ванды Хоули. Зря, что ли, держал дома коллекцию ружей. Наконец, зря, что ли, прошел муштру военной школы. Не должен ли он надеть мундир и отправиться туда, — не там ли место его идеалам, — вот же — пример Уильяма Уоллеса, шотландских рыцарей, — вот же рассказы Киплинга и Купера, — опасности, приключения, честь, долг, подвиг, победа!..

Мундир? Уоллес Рид, пушечное мясо, гниет во французских окопах с ржавеющей винтовкой наперевес, — Уоллес Рид, звезда Paramount, светит немецким снайперам и ловит пулю посреди Европы, — Уоллес Рид, статный и лихой matinee idol, возвращается в Штаты искалеченным? Звезды не воюют. Звезды сияют с экранов и вдохновляют молодых юнцов, а те, вот те — воюют. Уоллеса Рида не пустят на фронт. У него на руках молодая жена и только-только родившийся сын, а еще родители. Студия приложит массу усилий, студия будет очень убедительна: там ты всего лишь солдат, еще один парень с винтовкой, но подумай, сколько ты принесешь пользы здесь!.. Он останется. И годами будет искупать эту вину. Приют для ветеранов, работа с правительственными организациями, благотворительность. Но что, что может заменить ту первичную жажду подвига, жажду проверить жизнь на прочность, схватиться с фортуной на равных, а не смиренно принимать ее меценатские дары? Так будет подписана его фотокарточка со съемок «Жанны-женщины», где Рид в роли молодого французского солдата: «Всего лишь тот, кто никогда не носил мундира, кроме как будучи в гриме». И что-то уйдет из его сердца.

Но до 1917-го еще два года. И если с Гриффитом его амбиции потерпели крах (он поработает с ним еще раз на «Нетерпимости», но совсем уж в крошечном эпизоде), то у Ласки ему наконец выпадает счастливый билет. Его примечает мистер Де Милль.

В фильме Жанна-женщина (реж. Сесиль Б. Де Милль, 1916)

В 1915 Сесиль Б. Де Милль снимает свою версию «Кармен» с оперной звездой Джеральдин Фаррар, разворачивая действие новеллы Мериме в пламенеющих страстями ландшафтах, окрашенных буйными виражами. Дон Хосе Уоллеса Рида прекрасен, когда носит мундир. Еще прекраснее он в распахнутой белой рубашке, с ножом в руке.

Де Милль позволяет Риду играть собственную игру. Я, мол, просто делаю то, что должен; вот такой у меня костюм, вот такая у меня мизансцена, а вот и я, играю тут. И все у него получается весело, задорно и легко, как на съемочной площадке Universal. Он слишком уверен в себе, чтобы, скажем, с лейтенантским гонором пыжиться перед пройдохой-кабатчиком. Ему всё равно невозможно заморочить голову. Он радостно смеется, сердито грозится, непринужденно отдает честь. Камера застает его на полужесте. Он никогда не замирает. Он всегда немножко вне мизансцены и вне сюжета, всегда немножко помимо них, всегда еще и «про себя». Раз ему так легко играть, то почему бы заодно не пожить.

И появляется Кармен. Рид заворожен Джеральдин Фаррар, так что тоже играет немножко себя. Ее восхитительное сопрано прекрасно сочетается с его скрипкой, и они проводят много времени вместе в перерывах между съемками. Фаррар как-то говорит ему, что если он когда-нибудь захочет уйти из кино, то сможет сделать себе карьеру певца. Она позволяет ему играть на скрипке облигато, пока поет арию. Он обожает, почти боготворит ее; не иначе как приметив азарт, которым зажигается Рид от партнерства с Фаррар, Де Милль продлит их дуэт еще на несколько фильмов. В каждом они будут встречаться так, словно уже давно знакомы. Завидев Жанну д’Арк у входа во французскую деревню, Рид с некоторой иронией воспримет ее возвышенные жесты самопожертвования. Да и то сказать, после Кармен пройдет всего год.

С Сесилем Б. Де Миллем и Джеральдин Фаррар на съемках Кармен (1915)

Риду в «Кармен» дана свобода полуигры; на высвобождении из строгости контуров строится рисунок его роли. Для окружающих он, по привычке, — чистый объект. Его соблазняют, совращают, увлекают, переодевают, и он соблазняется, увлекается и переодевается. Он, кажется, сам не замечает, как сменяет одну роль на другую, и уж точно не может этому противостоять. Вот милый драгун вдруг звереет и, проявляя недюжинные навыки фехтования, закалывает своего товарища; шлем, которым было стеснено лицо, слетел, форма расползлась, волосы растрепались, брови вспушились. Вот он уже посреди пейзажа, на него наспех напялили другой костюм, сунули в руку нож, — и вот он играет другую роль, также легко, также полушутя.

Но есть крупные планы на полуобороте, которые не видны ни разбойникам, ни самой Кармен, только камере Де Милля, и Рид там играет чистое удовольствие от собственной игры, от чужой игры, от мизансцены, от сюжета. Раз можно пожить, то почему бы не уйти с прекрасной Кармен за рамку кадра, пока через соседнюю декорацию, где он только что был офицером, контрабандисты провозят товар. Почему бы не сорвать Кармен со стола в свои объятия. Почему бы, в конце концов, не использовать подсунутый нож как хочется, а не как задумано. И главное — Кармен: Кармен он хочет всерьез. Обезумевшим взглядом ловит ее ускользающий образ, и судорожная улыбка проскальзывает по лицу. Джеральдин Фаррар, с ее киногенией и взрывной страстной пластикой, — сердцевина этого экранного мира, и дон Хосе (на самом деле — Уоллес Рид в разных костюмах) хочет заполучить эту сердцевину себе; а иначе все это и стараний не стоит. Как же кстати пришелся Де Миллю невостребованный идеализм его нового актера.

В фильме Кармен (1915, реж. Сесиль Б. Де Милль)

Позволив Риду играть «про себя», Де Милль вдруг вытаскивает, на один крупный план, на один невесть откуда взявшийся крупный план, черта из тихого омута. И отныне этот черт прятаться уже не станет. Это он будет невозмутимо наблюдать за поркой солдатика в «Жанне-женщине», это он будет сбрасывать «дикарей» в «Женщине, забывшей Бога». Это для него и война — игра, и всё — игра. Это он про себя знает, что неизбежно заиграется. И усмехается самому себе в зеркало объектива. Крупный план, венчающий убийство Кармен, — чуть ли не единственный кадр, где Рид отвечает камере взаимностью. Он заглядывает в лицо умирающей Кармен, в то ее лицо, каким его видит камера, и взгляд этот жесток.

В «Жанне-женщине» (1916) дуэт Рида и Фаррар строится на детском невинном азарте предводителя англичан, которому война игра, и исступленной самоотверженности французской Девы. И так-то никто, кроме Жанны, не воспринимает эту войну всерьез: разнеженный трусливый дофин готов согласиться с кем угодно, лишь бы его не трогали, дезертир прячется на чердаке, дамочки на балу потешаются над сумасшедшей, священники ищут своих выгод. А тут еще этот странный влюбленный англичанин. Жанна тоже влюблена, но до любви ли ей теперь. Фаррар играет страсть всерьез, — не любовную, так к отечеству. Рид же в игре ищет радости и ласки. Ну и пусть на мне сейчас такой костюм — это ведь все понарошку. Рушатся стены, прах войны взвивается до небес, армия французов одерживает долгожданные победы, интриги плетутся, для Жанны уже сложен костер, а милый Эрик Трент с досадой хмурит брови, как есть обиженный ребенок. И, свершив свой подвиг в 1917-ом (в юношеском запале, под воздействием только что показанного ему фильма), как к матери, тянет руки к божественному видению большой, серьезной Жанны Д’Арк, к прекрасной, истинной звезде Джеральдин Фаррар.

В «Женщине, забывшей Бога» Де Милль пользуется этим уже почти как пародией. Рид снова играет инфантильную радость действия, позволяющую ему балансировать на грани азарта и той жестокости, которую Де Милль обнаружил в нем еще три года назад, но здесь Фаррар не заносит над ним меч и не соблазняет его, а учится у хорошего мальчика складывать руки в молитве. Королева ацтеков запускает трагедию, разгорается война, Рид же снова утешен на кушетке ласковой женской рукой. Так легко сбросить кого-то со стены, если ты в кино. Так эффектно идти на пытки без рубашки, если у тебя такие восхитительные лопатки. И такая красивая женщина трогает твой крест. Какие, к черту, страсти, пожимает плечами Альварадо.

Про черта в омуте, однако, знает камера одного лишь Де Милля, Рид же снимается далеко не только у него — и умудряется стать семейным идеалом, воплощением добропорядочного американца. Он ищет женской ласки, и самый суровый из пуритан не вычитает в том разврата. Он дерется на кулаках и шпагах, и самое нежное сердце не заподозрит в нем жестокости. Он дурачится и шутит напропалую, и самый строгий отец не усомнится в его надежности. Рид не растерял ничего из своего стартового капитала, лишь приумножил, всё в нем стало лучше, умелее, взрослее: уверенность, отточенность жеста, четкость реакции, стабильность, чудеса самоконтроля при завораживающей легкости манеры и неуловимости чувства. И еще — это сводящее с ума жизнеподобие его экранных образов. Рид становится воплощенной мечтой об идеальном человеке. Идеальном муже, идеальном сыне, идеальном отце — и да, конечно, идеальном актере. Он скромно улыбается миру с миллионов открыток, газетчики наперебой строчат восторженные статьи, работники студии души в нем не чают, дома — мир и покой. Он не бывает «в порыве ужаса», не бывает «в порыве злости», у него вообще не очень с порывами. Жизнь легка и жить легко. Кто бы еще смог так игриво вскинуть брови и так искренне рассмеяться, увидев с балкона приближающиеся французские войска.

Война кончена. Герои возвращаются домой. Рид едет на съемки «Долины гигантов». Где-то в лесах Аркаты вспыхивает и падает звезда. Фильм выходит на экраны 31 августа 1919 года. Рид возвращается домой с зашитой головой, поврежденной рукой и одним небольшим секретом.

 

Клевета

…, впрочем, это невозможно, — заявит Paramount заинтересовавшемуся делом Хейсу, прежде чем послать в дом Рида доктора Старра. Тот как раз и должен будет проверить расползающиеся слухи.

Доктора Старра направят к Риду в начале 1922 года. Тянется дело Фатти Арбэкла, в парижском отеле отравилась Олив Томас, только что при таинственных обстоятельствах убит режиссер Уильям Десмонд Тейлор. А тут ещё эти слухи. Какого-то паренька задержали с наркотиками, которые он якобы продавал «известному американскому актеру», желтая пресса живописует опиумные оргии, которые Рид устраивает в домике отдыха за спиной у жены. Уоллес Рид! Самый светлый и непогрешимый человек в Голливуде. Уоллес Рид, любимец всей Америки от стариков до детей, не говоря уже о восторженных девочках тринадцати лет. Невозможно.

После произошедшего на съемках «Долины гигантов» Уоллес Рид продолжает сниматься. Осенью 1919 выходят еще два фильма Джеймса Крюзе, режиссера «Долины гигантов». По сравнению с его же «Ревущей дорогой», сделанной несколькими месяцами ранее, в комедии «Готорн из США» каких-либо изменений или странностей с Ридом не замечено. «Ревущая дорога» был типичным, знаковым «ридовским гоночным фильмом». Герой непринужденно въезжал в картину на своем Шутце, из мягкого костюма с беретом перепрыгивал в гоночный скафандр, из скафандра — во фрак, прямо во фраке — в тюрьму, а оттуда бросался в погоню за поездом. В перерывах между нарезаниями кругов по пыльному автодрому и экстремальными пролетами по ночным ухабам ластился к Энн Литтл, а Теодору Робертсу являл весь диапазон своих реакций — от искрящейся радости до гордого гнева; разумеется, не усердствуя.

В фильме Ревущая дорога (1919, реж. Дж. Крюзе)

В «Готорне из США» сюжет закручен на комических любовно-политических перипетиях; партнёрша — Лайла Ли, новенькая, амплуа — «делец-любовник», привычное. Та же хитроватая полуулыбка, тот же игривый блеск добрых глаз, та же свободная пластика. Даже берет тот же. Рид гоняет на авто, перепрыгивает через высокие ограды, хитростью «сталкивает лбами» противников — и победительно выруливает к счастливому финалу: довольный, улыбающийся и с девушкой в награду. Он даже тюремные стены оживляет. Всё на месте — все те приемы и приемчики, на которые валом валит публика, те, что даются ему легче всего. Ничего особенного не произошло. Его жена Дороти никаких изменений не замечает.

Позже, когда наркотическая зависимость Уоллеса Рида будет обнаружена и засвидетельствована, жена станет утверждать, что зависимость эта началась совсем не сразу после орегонской аварии и что студия тут не замешана. Еще позже, много лет спустя, найдется достаточно людей, которые будут утверждать обратное: что студия очень даже замешана, потому что уже тогда начала регулярно снабжать Уоллеса Рида морфием. Дороти, однако, обмолвится в одном из интервью, что поставки наркотиков не были незаконными. Уоллесу Риду хватало его медицинских знаний, чтобы убедить врачей выписать ему столько морфия, сколько ему было нужно.

Во всяком случае, Рид принимает наркотики, чтобы заглушить боль. Во всяком случае, Рид уверен, что знает, сколько граммов в день ему можно принимать, чтобы не получить зависимость.

«Никаких изменений».

Рид просыпается среди ночи и хватает руку жены: «mamma, не оставляй меня».

Он становится нервозным, ему не сидится на месте. Читая, постоянно ерзает и раскачивается на стуле. Раздражается по пустякам, теряет аппетит. Его мучает бессонница. Однажды Дороти видит, как семейный врач делает ему укол. Впрочем, потом она станет утверждать, что это было совершенно необходимо и к его последующей зависимости никакого отношения не имело.

Ночь за ночью он сидит в постели после того, как его жена засыпает. Читает, беспрерывно курит. Или вдруг срывается и уезжает на автомобиле, ночь напролёт яростно гоняя по шоссе. Или поднимает с постели своих друзей, чтобы поехать пострелять кроликов на рассвете, а к девяти утра едет на студию. Его продолжает беспокоить рана на голове, а также старая травма ноги, полученная на съемках. В это же время он начинает пить, чтобы справиться с бессонницей и перебить влечение к морфию. Впрочем, потом его жена станет утверждать, что он выпивал не больше, чем любой другой выпивает на Рождество.

В конце 1920 года Рид решает отметить окончание очередных съемок (в «Школе очарования») — вместе со старым приятелем, который вот уже несколько месяцев как живет за его счет. Их дом сотрясает череда вечеринок, которые проходят два-три раза в неделю и начинаются с того, что несколько друзей собираются немного отдохнуть, а заканчиваются тем, что в дом набивается толпа едва знакомых и вовсе незнакомых личностей. На этих вечеринках Рид пьет слишком много алкоголя, о чем неизменно сожалеет на следующий день. Это, кстати, тоже станет утверждать миссис Уоллес Рид, и это, вероятно, как-то стыкуется с ее же утверждением, что Уолли выпивал «не больше двух коктейлей».

Точно морок окутывает родных и близких Уоллеса Рида. В биографии, которую его мать опубликует сразу после смерти сына, она вообще опустит историю про аварию и всю его болезнь, перейдя от «счастливых посиделок за роялем в кругу друзей» сразу к доктору Старру, который выскочит в ее книге как черт из табакерки. То, что к моменту прихода доктора Старра Рид был уже сильно болен и что получить положительную справку стоило ему двух недель мучений и неизвестно скольких приложенных сил для сохранения обаяния, игнорируется не только его матерью, но и его женой, которая горазда списывать всё на последствия травмы и тяжелый график работы.

Но слепы не все. В жизни Уоллеса Рида снова появляется Сесиль Б. Де Милль. Он берет цикл пьес Артура Шницлера и придумывает для Уолли сюжет «Похождений Анатоля». Бенефис как попытка спасения. Больше чем бенефис — карт-бланш. Де Милль словно говорит Риду: «Можно». В первой же новелле Рид разносит декорации.

Вандочка Хоули ревет, Теодор Робертс умудрённо пожимает плечами. Анатоля обманули, провели, заставили играть и поверить в игру. Ненадежный блеск камней, звездочек и сценической пыли оказался в этом мире убедительнее и живучее его идеалистических бредней о чести и честности. И он срывается, и он громит мебель, ломает рояль, разбивает зеркала, и кричит в порыве обиды и ярости. Лицо Рида, внезапно ставшее таким серьезным и взрослым для его-то тридцати лет, искажается вдруг внутренней болью. Которой вроде бы неоткуда взяться посреди всего этого лукавого водевиля.

Во второй новелле Анатоль не может сделать элементарного искусственного дыхания, и Рид, который двенадцать часов с разбитой головой выхаживал своих товарищей по съемкам, играет это совсем, совсем всерьез. Девица, которую он пытается спасти, глядится в зеркало, чтобы прихорошиться. Он снова обманут — теперь на натуре, среди невинности деревенских пейзажей, и снова, в злобе и разочаровании сжимая кулаки, взывает к миру о справедливости. Обманом оказывается и черное логово femme fatale Бебе Дэниэлс, где Анатоль вдруг видит себя в зеркало иссохшим скелетом. Видение пропадает, в декадентский стиль третьей новеллы врывается фотокарточкой хроника Первой Мировой. Тут бы Риду и понять: все понарошку, сам ведь говорил. Одна лишь киногения правдива.

Де Милль для того и конструирует этот каталог стилей и амплуа, чтобы обезоружить клише. Он дает Риду возможность без слов высказать то, что никто до сих пор не удосужился услышать. И Рид сдается. В изнеможении будто стекает он в руки Глории Свенсон (единственной, кстати, кто с начала съемок побаивалась и недолюбливала его), и она принимает его слабость. Не всё под контролем. Не сильный, не герой, не мученик, распятый за грехи Голливуда, не всеамериканский образ, — нет, вот этот, конкретный, уставший, тридцатилетний мужчина с растрепанными волосами и потухшим взглядом укрывается в руках незнакомой девушки, на два часа ставшей его женой, и ищет в них спасения.

Потом Рид скажет: «Это было вроде как провести неделю в старом доме. По сути дела, все они, за исключением Глории Свенсон, были моими партнершами в другое время и в других фильмах. У нас была встреча выпускников, и все проходило весело, как под звон свадебных колокольчиков». Но что бы еще Уолли Рид мог сказать.

С Глорией Свенсон в фильме Похождения Анатоля (1921, реж. Сесиль Б. Де Милль)

В рецепте ли, выданном Де Миллем, дело, нет ли, только после «Похождений Анатоля» Рид получит наконец ту роль, какую хотел. В начале лета 1921 года ему предписано отправиться в Нью-Йорк на съемки фильма «Навсегда» — экранизации классического романа Джорджа Дюморье «Питер Иббетсон». Жена не может сопровождать его, так как маленький Билли, которому ещё всего четыре, только что переболел коклюшем и не оправился после болезни.

Эта роль станет единственной, не считая гоночных фильмов, которую Рид полюбит. Идеальная любовь идеалиста. Домой со съемок вернется тень человека. Нет границ иронии. На съемках «Навсегда» Рид окончательно подсаживается на морфий.

 

Сияние

…где дверь, Дороти, mamma, я не могу найти дверь! — Уоллес Рид мечется по ванной комнате, задыхаясь в приступе паники. Его глаза временно слепы. Называется это Kleig eyes и вызвано ожогами от света софитов. Это осень 1922 года. Он продолжает сниматься. Ему остается жить меньше полугода.

К этому времени он уже признался жене в своей зависимости. Чужие люди дергали ее вопросами о наркотиках, пока она, наконец, прямо не спросила его. «Страх, сомнения, немой вопрос и печаль — все было написано на его лице. Он впал в истерику детского гнева. „Ты не любишь меня больше“, — кричал он. Через некоторое время он затих. Но я видела вину в его глазах», — жена делится их личной трагедией с прессой. Уоллесу Риду не узнать, что такое личная трагедия. Его сделали звездой дважды. Вспыхнувшей и упавшей. И пока он падал, миллионы успели загадать желание.

Уоллес Рид переживал агонию ломки. Он стал угрюм, упрям и несчастен. У него болела голова, нестерпимо болели ноги. Он падал на ступенях дома, и тогда его заносили в дом на руках, как ребенка. Он похудел до 50 килограмм. Ему удалили 9 зубов. Когда стоматолог увидел состояние его рта, то не мог понять, как Уоллес вообще мог работать. Вернувшись домой после трёх дней почти непрерывных операций, Рид едва стоял на ногах. На следующий день он вернулся на работу.

В августе 1922 года семья удочерила маленькую Бетти, что на некоторое время вернуло Уоллесу жизнь.

После восстановления зрения Рид вновь пытается приступить к съемкам. Но ему всё хуже. На его роль в фильм «Ничьи деньги» берут Джека Холта; Рида, наконец, отправляют в четырехнедельный отпуск. Он еще вернется на площадку, последний его фильм — «30 дней» Крюзе, где Рид напоследок ещё раз сыграет со своей давней партнершей и доброй подругой Вандой Хоули. О последних съемках Уоллеса Рида будут вспоминать то, как работники съемочной группы «прикрывали» его, ломая оборудование, если он опаздывал, и то, как однажды он сильно опоздал, и его пришлось буквально тащить на площадку, а он едва стоял на ногах, потом как-то пошатнулся, задел стол, сел на пол, обхватил голову руками и заплакал.

В декабре 1922 года жена помещает его в лечебницу.

Её долгая переписка с его матерью, завязавшаяся еще осенью, принимает абсурдные формы. «Уолли становится сильнее с каждым днем». «Не о чем беспокоиться, Уолли напишет, как только сможет». «Уолли вне опасности. Все худшее позади». «Состояние Уолли улучшается с каждым днем, и он надеется вернуться на работу в течение шести недель». Они действительно успевают подписать новый контракт на 1 июля.

Уоллес жаждет музыки, в его палату ставят фонограф, и он часами слушает великие произведения. Он просит читать ему вслух Китса и Шекспира. Он хочет красивых, больших, важных вещей, когда его изношенное, измученное болезнями и воздержанием от морфия тело лежит на больничной койке.
Последняя фотография, что он отправил матери, подписана: Wallace Cotton-top.

Он чист, он чист, он чист, — как заведенные, твердят жена и мать в своем неколебимом благородстве, твердят про человека, который говорил, что любит только свои гоночные фильмы, потому что у него там грязное лицо. Нет шансов. Его лицо сияет. Вечный мягкий фокус, вечный светоотражающий грим. Его сделали мучеником и героем. Его мать так и скажет: Герой и Победитель, — и даже добавит: «он погиб, сражаясь, как храбрый солдат». По счастью, мертвые не умеют читать.

«Мальчик просто уснул. Умер сегодня в час. Наши сердца вместе. Дороти».

18 января 1923 года Уоллес Рид умирает. Его кремируют. Его похороны собирают весь цвет Голливуда, всю его звёздную карту. Берта Рид, введенная в заблуждение надеждами и уверениями, не успевает на похороны сына.

Его жена Дороти навсегда останется миссис Уоллес Рид и никогда больше не выйдет замуж. Начнет снимать социальное кино, уже в 1923 году дебютирует автобиографическим фильмом «Крушение человека». Будет давать интервью, в которых расскажет про Уолли, его зависимость, и страшные последние месяцы, которые они пережили, борясь с морфием. Откроет лечебницу для наркоманов. Его сын, Уоллес Рид-младший, какое-то время поснимается в кино, а затем станет успешным архитектором. Почти все фильмы Уоллеса Рида утеряны. На Аллее Славы в Голливуде у него есть собственная звезда.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: