Михаил Ратгауз
Михаил Ратгауз

“Сеанс” на Первом


Жизнь неизбежна
Лидия Маслова

Распространено романтическое предубеждение, что наибольший эстетический и эмоциональный эффект производят фильмы, рассказывающие о трагической невозможности жить. Наверное, это предубеждение основано на наблюдениях, что попытки жизнеутверждающего подхода режиссеров к окружающей действительности часто оборачиваются фальшивым бодрячеством, приукрашиванием мрачных сторон, смягчением острых углов, и в конечном итоге каким-то оптимистическим соцреализмом. Алексей Попогребский в «Простых вещах» ничего не смягчает и не приукрашивает, но все равно примиряет зрителя с жизнью каким-то другим, неочевидным, незаметным образом. Не рекламируя тот факт, что жизнь прекрасна, но скорее констатируя, что она неизбежна. Так же незаметно для пациента, наверное, наступает действие наркоза, который дает ему главный герой, врач-анестезиолог Сергей Маслов.

В названии картины нет никакого интеллектуального кокетства или иронии: мол, с виду вроде бы все элементарно, а на самом деле простая история иллюстрирует сложную философскую конструкцию. Речь действительно идет о самых простых, базовых вещах — о страхе смерти и инстинкте выживания, о необходимости жить, даже когда ощущение такой необходимости притупилось и запылилось. Коротко говоря, о том, что жизнь и смерть — самые простые вещи, не требующие объяснений, потому что они объясняют сами себя, а заодно и все остальное, что может быть человеку непонятно.

Показать на экране жизнь гораздо легче, чем смерть: ведь даже мертвое тело — это не сама смерть, а скорее, ее результат, след, оставленный ею на поверхности жизни, внутри которой она всегда таится как ее обязательная составляющая. Получая жизнь, ты в одном «пакете» вместе с нею всегда получаешь и смерть, лежащую до поры до времени где-то на дне.

Все, что может лежать сверху, обстоятельно и по порядку показано в «Простых вещах». Вот герой в стерильной маске за работой, вот его коллеги развлекаются после смены разгадыванием кроссворда, вот юная барбиобразная блондинка Ксюша из регистратуры, которая никак не выгонит родителей на дачу, а чтобы водить ее в кино, 40-летний Маслов уже слишком большой мальчик. Вот бар «На дне», где в кои-то веки герой выпивает на свои и даже угощает компанию, получив «налог на честность» с пациента, который был готов выложить ему 500 долларов за анестезию-люкс, не допустив мысли, что сумма указана в российских рублях. Вот коммуналка, где одна соседка Маслова — старушка, которую он называет «трамвай» за неспособность свернуть с намеченной траектории из комнаты на кухню и обратно, а другой сосед — мигрант-гастарбайтер, закатывающий праздник в ресторане по случаю трудоустройства шофером к голландцу. Вот, наконец, жена, которая в ответ на жалобы Маслова, не знающего, как воспитывать ушедшую из дома дочку («Вот был бы парень, а то с бабами…») объявляет, что скоро будет ему и парень, хотя с точки зрения будущего отца это чистое безумие, потому что жить им всем попросту негде.

Действие «Простых вещей» помещено в Петербург не только потому, что для режиссера принципиальна бедность героев, позволяющая создать ситуацию своего рода нравственного экзамена…В московской городской фактуре многовато гламура, по своей природе отрицающего смертность, конечность человека как таковую, и в этом контексте не то что произносить слово «смерть», но и вспоминать о ней как-то неловко. В жизнь Сергея Маслова смерть нагляднее всего входит в облике некогда прославленного актера Владимира Журавлева, завещавшего свою квартиру фирме в обмен на ежедневный обезболивающий укол до конца дней. Наивный Маслов, ознакомившись с рентгеновскими снимками необычного пациента, начинает делать ему уколы, думая, что Журавлев не знает, как мало ему осталось жить. Тот, однако, вступает с врачом в свою игру, искушая его возможностью сделать все равно обреченному больному последний укол и унаследовать подлинник Репина, который позволит Маслову поправить жилищные условия. Тут даже не так уж важно, поддастся ли герой искушению и каков будет результат неуклюжих манипуляций с картиной. Скорее интересен сам процесс его общения со смертельно больным стариком. Старик ни в какой жалости или сострадании не нуждается, а наоборот, ведет себя довольно снисходительно с окружающими, как человек, понявший нечто такое, что им еще нескоро откроется. Это «нечто» сформулировано в стихотворении Тютчева, которое на прощание Журавлев читает своему врачу, — о бесполезном страхе смерти и бессмысленной зависти к тем, кто еще не ощутил, насколько смерть близка и неотделима от жизни. Анестезиолог Маслов по профессиональной необходимости постоянно имеет дело со смертью, но с чужой и для него как бы абстрактной. Он опасается внезапной смерти сложного пациента, когда просит менее впечатлительного коллегу подменить его, или может теоретически рассуждать о том, сколько мог протянуть валяющийся на тротуаре бомж, когда-то лежавший перед ним на операционном столе. Но вряд ли он чувствует ежесекундную реальную возможность собственной гибели. На то, что вероятность смерти — некая предусмотренная жизнью константа, — автор прозрачно намекает, отправляя пьяного героя под колеса автомобиля и на некоторое время оставляя нас в неведении, чем завершилось его столкновение с машиной. Однако на этот раз обошлось, и в финале Маслов, готовящийся стать одновременно отцом и дедом, приветственно кричит: «Бабы — дуры!» своим жене и дочке.

«Бабы-дуры» никак не планировали заниматься репродукцией, воспроизводить «жизнь на земле», но, как оказалось, это дурацкое дело настолько простое и нехитрое, что никаких специальных планов и проектов на этот счет не требуется: жизнь так же непредсказуема и непобедима, как и смерть.

Назад и вбок
Михаил Ратгауз

По пути из академической науки в кино, Алексей Попогребский одно время подрабатывал переводами, причем, как он рассказывает в одном интервью, технические переводы давались ему легче литературных. Иначе говоря, то, что требовало лишь четкого соответствия оригиналу, было проще, чем то, в чем должно было участвовать воображение. В «Простых вещах» он пользуется обоими видами «перевода», но, как и раньше, с первым справляется с легкостью, в то время как литература ставит перед ним неразрешимые задачи.

Фильм Попогребского нестрого делится на две части. Его первая половина, — это физиологический очерк из жизни питерского врача, цепь бытовых эпизодов, сделанная рукой легкой, уверенной, убежденной в своей правоте. Это как раз пример технического перевода жизни на пленку, смысл которого состоит в предельной точности.

Герой Пускепалиса часто сидит на скамейках, в роли наблюдателя за чужой жизнью, фланера. И все лучшее, что есть в «Простых вещах», — это результат полевых исследований, тщательно перенесенных из книги жизни в блокнот натуралиста. Фактура, из которой Попогребский клеил свое кино, основана на его собственном опыте. Он сделал главного героя врачом, потому что в его семье много врачей. Перед тем, как начать съемки, он со всей ответственностью посетил вместе с актерами больницы. Напротив, он с сожалением признавался, что ему не удалось в достаточной мере изучить быт старых работников экрана и сцены, так что в этом вопросе он полагался на опыт Броневого.

В погоне за этой точностью ему, возможно, хотелось бы снять картину, которая вовсе обходилась бы без фабульного насилия, как для фланера мирно текущая мимо жизнь. Собственно, поэтому Попогребский не может оторвать взгляд от бесконечной сцены грузинского застолья — явления самодостаточного и прекрасного, в которое не нужно вмешиваться. Его интересует все повторяющееся, отшлифованное до ритуала, и лучше всего удаются жанровые сценки, эпизодические персонажи — буфетчица, антиквар, медсестра, — которые совершенно равны первому и единственному от них, беглому впечатлению. Всех тут связывает какой-нибудь пустяковый интерес, как правило, денежный, и лучшие сцены фильма — это сцены купли-продажи: Маслов торгуется за «хорошую» анестезию, прощупывает нового работодателя, пытается надавить на бывшего пациента, спорит о цене с антикваром. Даже желание умереть герой Броневого немедленно пытается оформить с помощью дарственной. Все эти эпизоды сделаны с абсолютной радостной ясностью между героями и их автором, но фильм начинает сбоить сразу же при переходе от этих совсем уж простых вещей к чуть более существенным.

Кажется, режиссер боится или не умеет обращаться с интуитивным, поэтому в подозрительной для него сфере чувств он действует со слепотой, которая придирается к пустякам и допускает при этом самые грубые ошибки. Как только он вынужден курсировать вне четкого эмпирического опыта, автор «Простых вещей» сразу хватается за культурный фастфуд. Его героев не могут сдвинуть с места мелкие происшествия, и им приходят на помощь громоздкие сюжетные конструкции: нежданная беременность, смертельная болезнь, миллионные полотна, капсула с мнимым ядом.

Похоже, Попогребскому не очень хочется влезать ни во что слишком сложное и неприятное. Все, на что в кино и в жизни обычно требуется довольно много времени, разрешается в «Простых вещах» молниеносно. Здесь достаточно одной фразы, чтобы потребовать от человека ухода из дома и добиться от него мгновенного повиновения, или четырех предложений, чтобы конспективно обрисовать свою усталость от жизни и вкратце попросить о собственной эвтаназии. Камера поспешно пускается в бегство вместе с Масловым из квартиры Журавлева, чтобы не видеть, как тот отреагировал на известие о своей близкой смерти, и возвращается через минут пять, чтобы застать его в обычной брезгливой позе, демонстрирующего самое ложное, что может быть в такой ситуации, — что ничего не произошло. Попогребский спешит как можно быстрее пройти эти чисто формальные для него моменты, чтобы поскорее перейти к тому, что он любит: рассматриванию плывущей по каналу лодки или женских лиц в маршрутке.

Среда, в которой разворачиваются «Простые вещи» — это не центр и не спальные районы, а ничейная зажатая между ними зона, которая накопила достаточно городского гумуса, сохранившегося почти не поврежденным, в которой нет ни вульгарного лоска главных улиц, ни грубой безысходности новостроек. Зона, потерявшаяся между временами, хранящая свое собственное время. Попогребский обставляет фильм вещами, еще существующими, но уже уходящими. Герой Пускепалиса отлично смотрится на фоне облезлых стен муниципальной больницы и в полуподвальной пивной, но он не способен зайти в шоппинг-молл. Его сосед, грузин, устраивает праздник по поводу устройства на работу к какому-то голландцу, и это типичный повод для торжества середины1990-х. Целых две шутки построены на подувядшем сейчас уважении к иностранной валюте. Квартира старого артиста, желтый коридор коммуналки, грузинское застолье — все это мир, в котором еще мог случиться дефолт, но где точно не слышали про 11 сентября. Это делает «Простые вещи» одновременно и такими обжитыми, и такими необязательными. Попогребскому и тут не хватает мужества смотреть в глаза трудным вопросам современности, и он отводит взгляд куда-то назад и вбок. Той же эскапистской природы и скромность его авторских амбиций. Он хочет заниматься чем-то скорее лично любопытным и социально приемлемым, чем продиктованным настоящей страстью: записывать, но ничего не добывать, собирать разбросанное, но никуда не вторгаться, ходить со штырем по улицам и насаживать на него бумажки для раскладывания их дома. Думаю, с этой умеренностью его режиссерского темперамента связан и успех «Простых вещей», собравших, как известно, практически все главные призы «Кинотавра». Очевидно, что за пару-тройку последних лет мы оказались в какой-то новой, довольно неуютной стране. Но, как всегда, государственный сквозняк сразу располагает к обустройству своих хорошо защищенных, непродуваемых теплиц и делянок. Это время, которое стимулирует граждан вернуться к «простым вещам», к «обычным делам», когда ценится все частное, маленькое, милое, «не требующего особого душевного подъема» (по выражению Пруста). Одновременно, как недавно было замечено в статье одного русского писателя, это время «угасающей рефлексии».

Поэтому так уместен сегодня деликатный фильм Попогребского, человека с хорошим вкусом, который целомудренно отводит взгляд не только от современных уродств, но и просто от слишком сильных чувств и не совсем пристойных обстоятельств (например, от смерти). Фильм о людях, для которых рождение и умирание сводятся к жилищному вопросу — вся линия Журавлева завязана на его хорошей квартире, а финальное благополучие Маслова обеспечивается тем, что у друга его дочери оказывается собственная жилплощадь. «Простые вещи» заканчиваются панорамой заснеженного сквера, полного людей, счастливо, законно и спокойно проводящих ясный морозный день, и фразой героя, прячущего за пазуху шкалик: «Ладно, с супом допью». И настоящие зрители «Простых вещей» — это очень много симпатичных людей, которые менее всего хотели бы быть оторванными сегодня от их заработанной, наконец, всей трудной постсоветской жизнью доброй рюмки водки под воскресный борщ. А такой фильм — безусловно, нужное и чрезвычайно успокоительное сегодня в общественном смысле произведение.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить