Красный нуар Голливуда: Джон Рид
Джон Рид
В конце 1940-х охотники на «красных ведьм» объявят Голливуд штабом сатанинского заговора коммунистов против Америки. А штабом внутри штаба назовут сценарный цех: в нем состояла львиная доля киношных коммунистов, что объясняется удручающе просто. Чисто технологически: с приходом звука студиям срочно и в большом количестве потребовались люди, умеющие писать достоверные диалоги. Водились таковые только на Бродвее, который Голливуд и скупил на корню. А Бродвей к началу 1930-х имел прочную «красную» репутацию. Не ответив на вопрос, откуда взялась эта репутация, не разобраться в голливудской драме.
«Большевизм» Бродвея — «генетического» толка. В Европе компартии создавали люди слова — литераторы, философы: Роза Люксембург, Антонио Грамши, Марсель Кашен, Бела Кун, Ленин, наконец. Компартия США уникальна: у её истоков стоял человек и слова, и театра. Джон Рид — не только гениальный «отец» современного репортажа, участник Октябрьской революции, автор «Десяти дней, которые потрясли мир». Мало, кто помнит, что он был еще и первопроходцем документального, политического, агитационного театра. Опередив Маяковского, Мейерхольда и Пискатора, он упразднил грань между актером и героем, героем и зрителем, реальностью и игрой. Новый театр родился 17 июля 1913 года в Мэдисон-сквер-гардене на премьере революционного во всех смыслах зрелища «Война в Патерсоне», созданного 25-летним Ридом.
Американцы называли классовые конфликты «войнами» не ради красного словца. С 1870-х в США шла кровавая гражданская война между трудом и капиталом. Пятимесячная забастовка ткачей в Патерсоне, Нью-Джерси, в 1913 году обошлась малой кровью, зато стала для 25-летнего Рида, выпускника Гарварда, президента студенческого хора и игрока в водное поло, родившегося «с серебряной ложкой в зубах», боевым крещением. В Патерсон ехал богемный репортер, жертва моды на социалистическую риторику. Вернулся же оттуда журналист, нашедший уникальный стиль, и революционер, обогащенный опытом баррикадного братства и первого ареста.
Сцена из постановки в Мэдисон-сквер-гарден. Рабочие пикетируют завод.
Если бы «Война» просто реконструировала события прошедшей стачки, она уже была бы театральным феноменом. Но стачка длилась до 28 июля: спектакль стал частью войны, Бродвей — театром военных действий.
На вершине венчающей Мэдисон-сквер-гарден башни, под изумленной статуей Дианы, загорелись огромные красные буквы «ИРМ» — «Индустриальные рабочие мира»: это квазимасонское, мощнейшее братство отвергало теорию во имя прямого действия. Над сценой парил плакат: героический рабочий на фоне дымящих фабричных труб. 1200 стачечников прибыли в Нью-Йорк на специальном поезде из 14 вагонов и — во главе с оркестром ИРМ — промаршировали по Пятой авеню. В представлении участвовали их лидеры: «Большой Билл» Хейвуд, «Матушка» Элизабет Герли Флинн (прозванная Драйзером «Жанной д‘Арк из Ист-сайда»), итальянский анархист Карло Треска. В сцене похорон убитого пикетчика они произнесли речи, подобные тем, что произносили на настоящих похоронах. Представление увенчало общее пение «Интернационала».
Шествие рабочих Патерсона в Нью-Йорке.
Тамара Хови, биограф Рида, писала: «На следующий день пресса разразилась похвалами „замечательной постановке“, создавшей „такую законную форму демонстрации, перед которой должны поблекнуть все остальные“. Отмечалась и работа Рида — „сцены спектакля развертывались с таким убеждающим реализмом, что те, кто их видел, никогда не забудут“. Газеты указывали также, что Мэдисон-сквер-гарден даже в дни самых ожесточенных политических кампаний, пожалуй, не знал подобного стечения публики».
Неслыханный аншлаг, впрочем, объяснялся не столько шокирующей новизной, сколько тем, что «посмотреть на себя» стеклись тысячи рабочих. Денег на билеты в зал, занимавший целый квартал, у них не было: всех желающих впустили бесплатно. Вообще-то, Рид затеял спектакль не из любви к справедливости или, тем более, к искусству. Предполагалось, что «Война» принесет кучу денег в пользу стачкома. Ткачи же остались ни с чем, а самому Риду спектакль влетел в копеечку. Но ради революции ему было не жалко самой жизни: уже осенью он докажет это, отправившись писать репортажи со своей первой настоящей войны — мексиканской революции. Панчо Вилья, воспетый в балладах командир повстанческой Северной дивизии, создатель первой в мире работающей модели анархистской республики, присвоит отчаянному янки звание «бригадного генерала». Рид привезет из командировки не только великую книгу «Восставшая Мексика», но и шокировавшую свет привычку рефлекторно подтягивать брюки. А вы попробуйте, поносите полгода на поясе два тяжеленных «кольта».
Вилья восхитит Рида искусством превращать революцию в жестокий, но театр. Весной 1915 года на склонах сербской горы Гучево, где на 15-км фронте 54 дня шло яростное и бессмысленное сражение, он убедится: со старым миром, допустившим такую бойню, по-хорошему нельзя. «Мы шли по мертвым — так густо они лежали, — иногда попадая ногами в ямки, полные гниющего мяса, и давя с хрустом кости. В одном месте тесно переплелись два полусгнивших скелета — австрийца и серба. Руками и ногами они сжимали друг друга в мертвой хватке, и даже теперь их невозможно было оторвать друг от друга». Так Рид превратится в большевика и два года спустя ворвется в Зимний с отрядами Военно-революционного комитета. А посеянные им на Бродвее «красные» семена прорастут в Голливуде.
