Эссе

Вот моя родина, вот мой пиджачок


Ирония судьбы, или С легким паром!. Реж. Эльдар Рязанов. 1975

Наступает Новый год. В Москве погодные условия буквально на самом излете, под тридцать первое, наконец, изменились: расчистилось небо, разошелся ноябрьский смог, мглистое ветреное «плюс пять», обнажающее остатки травы, грязь и черную землю, опустилось ниже нуля. Пошел мелкий град, всё скрылось под наледью, с глаз долой. Настроение до самого конца не то: и суета не суета, и мандарины — не мандарины.

В этом году мы впервые будем не просто пускать фоном самое проверенное, почти рефлекторное сопровождение новогоднего бдения: теперь это будет дань памяти, только теперь, сорок лет спустя, лукашинское путешествие в обрамлении всесоюзных святочных гуляний, отодвинется в прошлое. Я каждый год смотрю этот фильм с начала до конца — в основном, потому что это до сих пор смешно. Но еще потому, что это зрительное заклинание, возвращающее нас во времена катастрофической наивности и объединяющее нас друг с другом, когда ничто не в состоянии нас объединить. Даже если мандарины — не мандарины, а суета — не суета, пьяненькая музыка Таривердиева спасает дело. Иллюзия новогоднего муравейника, настоящей радости уже не очень бедствующего советского народа, встречающего спокойный 75-й, понемногу заражает.

Мама режет вареную морковь, не торопясь, без особого энтузиазма. Моя мама ненавидит Лукашина. Чудовищный тип, порождение беспомощной эпохи и безотцовщины, наглый и несимпатичный нахлебник, удобно устроившийся на материнских супах и предпочитающий критиковать Ипполитов, не в силах противостоять им на равных, по-мужски. «Каждый год страна сочувствует алкоголику в трусах!» — сокрушается мама, но включает эту «невыносимую волынку» в условленное время. Не могу с уверенностью сказать, что это сочувствие в смысле жалости или, боже упаси, симпатии. Его бедственное положение на полу в Ленинграде вызывает во мне не материнский инстинкт, а скорее примитивную радость узнавания самой себя, тоже такой себе растеряшки. Ну что поделаешь, если иногда самое точное определение твоего менталитета это косенькое утверждение объективной реальности: воооот мой пиджачок. Особенно под Новый год, когда можно хоть ненадолго забыть о всяком мраке, и городское пространство (которое только Рязанов и умел воспеть) кажется не таким уж агрессивным в этих фонариках.

Рязанов сделал то, что не удалось никому и ничему другому. Он остался тем, что нас роднит, когда рухнуло всё остальное — страна, идея, идеалы, все гранитные перекрытия, оказавшиеся искусственными и непрочными. Он распознал и закрепил единственный оригинальный — не учрежденный, а самозародившийся — советский ритуал, да так крепко, что он живет, когда нет уже ничего советского. И когда нет, увы, самого Рязанова.

Перечеркивание, разрушение старого, неудавшегося, бередящего усталую душу, и ожидание нового, чудесного, непременно лучшего — это нам подходит. Неутомимая вера в перемены, возрождение феникса из пепла первого января. Если не обманываться всей этой новогодней романтикой неба в алмазах, загадывания желаний, сжигания бумажек в советское игристое — то как вообще жить?

Две вещи помогли Рязанову прочитать в нас этот код: юмор и меланхолия. И долго говорили, что и то, и другое кануло безнаследно. И коды поменялись, мол, и шампанское. Но это совсем, совсем не так. Пока сыпется уже заново выстроенное, я вижу, что новогодняя надежда и новогодняя грусть в нас вцепились прежней хваткой. Это видно в фильме Виктора Шамирова «Со мною вот что происходит» — год 2012-й. Где и Москва такая же настоящая, ужасающая и любимая, и также смешно и больно. Это видно и в другом новогоднем городском тексте — «Стране ОЗ» Сигарева, где вроде бы балаган и злобная карнавализация, но из-под всего торчит тот же недотепа Куценко и та же жажда стать человеком наконец, а не скотом.

Ирония судьбы, или С легким паром!. Реж. Эльдар Рязанов. 1975

И, конечно, рязановский ромком с драками, пьянством и воскрешением есть у Жоры Крыжовникова. В его новом фильме «Самый лучший день» есть не только юмор и меланхолия, балаган и карнавализация (всего в избытке), но и такое же сочетание ясной правды и ясного же обмана. Как инфантил Лукашин едва ли построит с невротичкой Надей хоть что-то, похожее на новую жизнь, и Надя прекрасно понимает это, испытывая тяжелый взгляд его мудрой мамы, так и героиня Крыжовникова, вынужденная простить мента-алкоголика по законам сказки, смотрит на мать и свекровь, понимая, что ее сейчас этапируют в нелегкую женскую долю, навсегда и безвозвратно. То есть песни, пляски, богато украшенная бензозаправка — а первого января жизнь снова начнет рушиться. Но об этом думать нельзя, ни в коем случае. Иначе можно с ума сойти. Так что — горько!

Рязанов так дорог нам, потому что он умел быть умным и внимательным до определенной черты, но после — когда умом не поможешь, когда сталкиваешься с неисправимыми русскими (или общечеловеческими) противоречиями, — он умел предать свой ум с наблюдательностью и дать утешение. Ничего советского или антисоветского, совершенно перпендикулярная миссия — веселая, печальная, исполненная большой ответственности, как всё, что случается в рождественскую пору. Это умение и правде в глаза посмотреть, и не повеситься при этом — обладает сильнейшей сентиментальной властью и дает где-то между смехом катарсис, который каждый год лучше любых подарков под елкой.

Дорогой дедушка, спасибо тебе большое. Как же нам будет тебя не хватать.


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: