Интервью

Педру Кошта: «Мы движемся в темные века»


Педру Кошта

— Расскажите про фотографии Якоба Рииса, которыми начинается «Лошадь денег». Что вас привлекло в них?

Педру Кошта: Я знаю его работы уже с восьмидесятых. В кино, фотографии и музыке я всегда больше интересовался тем, что можно назвать «реализмом», — документальной фотографией или просто репортажной. Риис тоже из этой категории. Он больше, чем фотограф: он исследователь и антрополог. Риис много писал и говорил о своих работах и жил в тех местах, которые снимал. Это почти как снимать кино.

— А почему вы решили поместить их именно в «Лошадь денег»?

— Мне показалось, что они подходят по ритму. Когда монтаж уже был почти готов, я уже придумал добавить в него десять-двенадцать фотографий, но не знал, куда. Поскольку там была музыкальная сцена, которая представляет собой серию портретов жителей района [Фонтаньяша], то я подумал, что фотографии тех же, в сущности, людей под музыку или в тишине в начале могут стать эхом или рифмой.

— В предыдущих фильмах вы снимали внутри домов в Фонтаньяше. Это многое значило для вашей работы — как в смысле интимности, так и в смысле свободы от традиционного способа кинопроизводства. Как прошло для вас перемещение на новые, совершенно иные локации?

— Мы снимали в общественных местах, но они были необитаемы, пусты, оставлены людьми. Как будто руины чего-то. Больница — на самом деле не больница, а то, что осталось от нее. Завод — заброшен. Улицы — безлюдны и безжизненны. Больше похоже на катакомбы. Дело в том, что место, в котором жили персонажи предыдущих фильмов, исчезло. Старый район снесли. Новый не существует. Это ничья земля, вымышленная страна, куда менее реальная, чем в прежних фильмах.

— Расскажите о месте действия фильма. Почему вы решили поместить его в психиатрическую клинику? Это основано на реальности или необходимый вымысел?

— Психическое и физическое состояние Вентуры и других персонажей, то, что с ними происходит, — дрожь, тик, неясность сознания, шепот — все это отражает происходящее с ними с самого начала. Они потеряли или теряют все. Это почти как на войне — можно придумать красивое определение типа «затягивания поясов» или «экономического кризиса», а можно называть войной. Они потеряли все, у них ничего не осталось, даже дома, даже своего квартала, крыши над головой. Поэтому нам негде было снимать. Даже гардероба не было, поэтому Вентура все время в пижаме… Шучу, но речь здесь идет об уделе человеческом, как это раньше называли.

— Как происходит ваша совместная работа с Вентурой? Вы рассказывали, что на съемках «В комнате Ванды» иногда делали десятки дублей на один кадр. С Вентурой тоже так?

— Да. Мы уже так работали на «Молодости на марше» — много репетиций, много дублей. Ему нужны репетиции и мне тоже, поскольку мы работаем без сценария: у нас есть только предварительные заметки, и нам надо найти историю в процессе, найти каркас и возвести здание. Вентура привык к работе. Он был каменщиком и любит говорить, что фильм — это пустяки по сравнению с тем, чтобы построить дом кирпич за кирпичом.

В разных сценах было по-разному. В некоторых Вентура находился с другими актерами и реагировал их действия, как было с Виталиной, например. Но ту длинную 25-минутную сцену в лифте мы снимали больше трех месяцев, и это было очень сложно и для него, и для всех нас. Нужно было найти жесты, интонацию. В этой сцене он по-настоящему играл. Почти как в супергеройском фильме Marvel: он был наедине с марионеткой, монстром, виртуальным существом — и ему нужно было заставить себя поверить, что существо реально.

— Музыка вообще играет большую роль в ваших фильмах, но в «Лошади денег» она кажется особенно важной. Вы говорили, что Гил Скотт-Херон до своей смерти в 2011 году собирался поработать с вами. Как его кратковременное участие повлияло на замысел? Произвело ли оно эффект на то, что получилось в итоге?

— Надеюсь, что-то от него в фильме осталось, потому что я его по-настоящему любил. Его музыку, тексты и мироощущение. Не только музыку, но его позицию. Он был настоящим гражданином, реагировал на все, что происходило в сообществе. Мне очень близки художники, которые не ограничиваются только искусством. Искусству нужно что-то еще: если бы фильм был просто фильмом, музыка — только музыкой, картина — всего лишь картиной, в них не было бы никакого смысла. Им необходима своя точка зрения на общество.

Что-то, я надеюсь, осталось, хотя я встречался с Гилом всего трижды. Он что-то написал, но я этого так и не увидел, потому что он неожиданно умер и найти ничего не удалось, а потом я потерял контакты. Мне кажется, в напеве Виталины есть нечто от Гила. Полифония голосов в сцене в лифте похожа на то, что мы хотели осуществить, но это было бы более абстрактно. Что-то похожее на молитву, но и кантату…

— Или на псалом?

— Или на рэп? Его бы исполнял, наверное, сам Гил или Вентура или множество других голосов. Не знаю точно, но, наверное, это была бы длинная поэма или молитва, очень фрагментарная.

Лошадь денег. Реж. Педру Кошта, 2014

— Вы ведь были музыкантом до того, как прийти в кино? Как это повлияло на ваши фильмы?

— Ну, настоящим музыкантом я не был, просто играл на гитаре в группе. Это был конец семидесятых, тогда у всех была гитара. Короткий период панка, когда все пытались что-то сделать, ничего не умея. Это было очень живое движение, политическое и энергичное — не сравнить с тем, что сейчас, это уж точно. Самое удивительное для меня и моего поколения было то, что мы проживали все одновременно и с одинаковой интенсивностью, не имея приоритетов и не проводя различий: фотография Фрэнка или Уокера Эванса для нас обладала такой же силой, как фильм Годара или Джона Форда и песня Wire, The Clash и Gang of Four. Все это было для нас проживаемым опытом одного и того же вида. Это можно было ощутить, просто выйдя на улицу. Я не просто закупался в магазине пластинками и слушал, все было иначе.

— Во время музыкальной сцены в «Лошади денег» я вспомнил об эпизоде из «Земли» Довженко, где перед смертью героя появляется серия стилизованных портретов крестьян. В других интервью вы говорили о влиянии на вас русского немого кино. Не расскажете подробней?

— Я воспринимаю их как своих попутчиков или товарищей по делу. Я думал о многих сценах во многих немых фильмах — русских, немецких. Русские ближе к документалистике или реализму или как еще это назвать.

Эти фильмы и режиссеры всегда со мной. На них я учился структурно мыслить, видеть и слышать. Они выдающиеся монтажеры — Эйзенштейн, Вертов, Довженко. Монтаж аттракционов очень значим для меня и для любого серьезного режиссера.

— Мне показалось, что монтаж в «Лошади денег» — более заметный, чем в ваших прежних фильмах. Когда вы представляли фильм Антониу Рейша «Траз-уж-Монтиш», то сказали, в частности, что считаете Рейша и Маргариту Кордейру «настоящими монтажерами». Что вы имели в виду под этим? Каково ваше отношение к этому аспекту кино?

— Ну, монтаж есть во всех моих фильмах. В этом просто меньше план-эпизодов. И между сценами есть разница. Эпизод в лифте быстрее, чем остальные. На сцене с Виталиной фильм замедляется. Другие мои работы более созерцательные, а у этой в целом выше скорость. Я ориентировался на кино категории B — триллеры, детективы. Хотелось не провоцировать зрителя на размышления, а поскорее переходить к следующему кадру.

— Воспоминания о Фонтаньяше играют заметную роль в «Лошади денег». Мы так и не увидим этот квартал, но его отсутствие значимо, оно оказывается структурно важным элементом. Как вы считаете, ностальгия присутствует в ваших фильмах?

— Не ностальгия, а меланхолия, это другое чувство. Вентура, мне кажется, — меланхолик. Да и все остальные герои. Наверняка любой из них скажет, что ему больше нравится старый дом, старый район, старый образ жизни, старые традиции, старое все, но это не значит, что они ностальгируют. В них этого нет. Но что есть и всегда будет — это меланхолия, она в их музыке и в их существе. Меланхолия — это тоска по тому, чего никогда, как мы знаем почти точно, не будет, она направлена на будущее и более пессимистична. Фатализм очень распространен среди кабовердийцев и португальцев, даже в нашей поэзии он есть. Пессоа сказал об этом все, что только можно сказать. Он был великим пессимистом-меланхоликом.

— Вы становитесь большим пессимистом со временем?

— Да. Как в песне the Beatles: «It’s getting better all the time», только наоборот. Мы движемся в темные века. Именно темные, по-настоящему, ведь Средневековье было очень одухотворено по сравнению с той нелепостью, в которой мы сейчас живем. По-настоящему темное время.

Образцом для «Лошади денег» были фильмы ужасов и триллеры. Мы снимали в катакомбах. Фильм — о том, что происходит в отдельных районах города, в определенном сообществе людей. Но это сообщество — 90 процентов человечества. Это половина моей страны, если не больше.

— Гораздо больше.

— В Европе, Азии, Южной Америке, Северной Америке…

— Тогда с «деньгами» понятно. А что значит «лошадь»?

— Об этом мне сложно говорить. Легко только о деньгах. У Вентуры был конь по кличке Деньги, и он для него был талисманом, знаком лучшего будущего, почти сыном. А потом, как он рассказывает в фильме, коня съели стервятники.

— Деньги — хорошее имя для лошади?

— Ну да, почему бы и нет? Мне нравится название, потому что оно сбивает с толку, в нем есть такая странная красота. Мне нравится, когда в названии есть слово «деньги». Они не только для богатых, у нас они тоже могут быть деньги за нашу работу. Даже если на самом деле их нет.

 

Перевод с английского: Андрей Карташов


Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: