Достаточно взгляда
Алишер, я знаю, что вы — один из самых нетерпимых к монтажу операторов. Что вы почувствовали, когда увидели финальную сборку фильма «Антон тут рядом»?
Правда, я люблю длинные планы: вот включил бы камеру, направил на человека и не выключал бы ее. Но в монтаже, который я увидел, сохранился принцип долгого всматривания. В этом смысле фильм Любы Аркус стал для меня открытием.
Когда четыре года назад история этого проекта только начиналась, то ваше согласие поехать с Любой на Онегу, в летний лагерь для детей-аутистов, стало решающим для будущего этого фильма. Ведь тогда еще не было ни сценария, ни даже замысла — только сочинение Антона Харитонова «Люди» и сам Антон, молчаливый толстый мальчик. Для нас до сих пор так и осталось загадкой — почему вы тогда решили ехать?
Если честно, мне на такие вопросы легче отвечать с помощью кинокамеры. Я словами плохо умею и сейчас буду путано отвечать. Почему поехал? Потому что знал журнал «Сеанс», который Люба делает много лет. Когда его открываешь, видно, что уровень понимания визуальной культуры, уровень понимания образов кино у тех, кто его делает, очень высокий.
Но даже если бы ей очень захотелось, то за месяц снять эту картину было нельзя.
Но Аркус не была режиссером и не планировала им становиться.
А что такое — была режиссером? Режиссер — это, прежде всего, масштаб личности. Особенно в документальном кино, когда от личности режиссера, а не от умения ставить свет и разводить мизансцену зависит, будет фильм или нет. В этом смысле я был спокоен за наши съемки еще до того, как мы сняли первый кадр.
Мы снимали днями, ночами отсматривали материал, почти не спали.
А все-таки был момент во время съемок, когда вы поняли, что — да, будет кино?
Одного такого момента мало — слишком многое должно сойтись. Например, этот треугольник: режиссер — герой — оператор, от его конфигурации очень многое зависит. Нужно, чтобы было и везение, и четкий расчет. Плюс умение складывать образ, вычленять суть. У Любы это уникальное режиссерское умение — видеть ход вещей и вычленять суть — было всегда, до того, как она решила делать фильм.
Когда вы поняли, что история этого фильма будет долгой?
Люба Аркус — очень вдумчивый человек, она — перфекционист, это видно по журналу, который она делает, по энциклопедии, по всему. Но даже если бы ей очень захотелось, то за месяц снять эту картину было нельзя. Потому что это длительный процесс — нахождение образа. И для того, чтобы образ оформился, приходится постоянно возвращаться к герою. Вообще документальное кино — это постоянное возвращение к герою. Мне показалось, когда я смотрел финальную сборку, что история с письмами Любиного отца — это как раз поворотный пункт в поисках этого образа. И когда этот ключ к образу нашелся, то картина сложилась. Но за месяц или даже за год прийти к нему было просто невозможно. Слишком многое должно было произойти, измениться.
Люба рассказывала, что только после возвращения с Онеги, во время случайной съемки у Антона дома поняла, что он будет героем фильма. Потому что на Онеге он почти не действует, не говорит, только иногда резко оглядывается в камеру. А когда вы увидели в Антоне героя?
Я понимаю, почему Люба так говорит: когда мы приехали в лагерь, мы погрузились в его жизнь и увидели там целый большой мир. Такая маленькая вселенная на берегу Онежского озера, со своей системой ценностей, там у людей совсем другая картина мира. И нас это заворожило. Мы снимали днями, ночами отсматривали материал, почти не спали. Мы встретили людей, за каждым из которых стояла большая и трудная история, внутренний мир, содержание — это и родители детей-аутистов, и сами дети. И на их фоне Антон, которого мы сначала не понимали, казался нам далеко не героическим персонажем. При этом Антон был на нашем попечении — его же не брали в лагерь одного, а его мама Рита в это время заболела, так что нам пришлось сочетать художественную практику с социальной миссией. Но с течением времени мы все пристальнее стали всматриваться в Антона. Снимали его с другими детьми, одного, на берегу, в домике, в походе и постепенно начали понимать, что все, что с нами происходит, он чувствует на самом деле сильнее и глубже нас. Особенно это проявилось в день отъезда из лагеря — Антон не хотел уезжать.
Я вообще таких людей никогда в жизни не встречал. Я потом Любе сказал: Люба, он все за нас чувствует.
И тогда вы увидели, что он — герой?
Да, когда мы плыли вместе на ракете по Онежскому озеру, и потом, когда вышли из нее на причал. Это, кстати, первые кадры картины, еще до титров. Вот в этой открывающей фильм съемке Антон особенно мощный.
А что для вас такое — Антон?
Что останется навсегда: взгляд Антона, как он смотрит. Эта его оглядка. Как будто он схватывает реальность и понимает все мгновенно. Ему достаточно взгляда — раз, и он уже переключается на другое. Я вообще таких людей никогда в жизни не встречал. Я потом Любе сказал: Люба, он все за нас чувствует.
И если бы камера продолжала снимать так, как будто ничего не изменилось, то фильма просто не было бы.
Еще в первый год съемок Люба сформулировала: «Антон Харитонов — это я». Можете подписаться под этими словами?
Ой, мы когда со специалистами по аутизму стали встречаться, они нам всем раздали по диагнозу — и Любе, и мне, и даже нашему звукооператору Алексею Антонову. Раньше, с другими режиссерами, я всегда снимал классические документальные фильмы. По законам неигрового кино есть герой и есть режиссер, а между ними расстояние. Режиссер его то сокращает, то удлиняет, чтобы герой себя по-разному проявлял. А здесь, на этих съемках, была Люба Аркус и ее характер. И у Антона — характер. Характер и воля. Это все, наверное, простым словом можно обозначить — любовь. Если бы не было любви, ничего не получилось бы. Потому что экран не обманешь — никак, никогда. Огромное белое полотно — как его обмануть? Невозможно. И то, что ты делаешь, и то, как ты чувствуешь, и как ты относишься к герою — экран все чувствует. В общем, будет плохо, если не полюбишь. Часто документальные фильмы ломают людям жизни. А здесь — другая история, и это было понятно с самого начала. Просто когда ты имеешь дело с такой тонкой, высокоорганизованной, высокочувствительной структурой, как Антон Харитонов — то либо ты входишь с ним в кадр, либо ты выключаешь камеру. Я эту фразу: «Антон Харитонов — это я», — так понимаю. Так что наш фильм — это перевертыш документального кино. Документальное кино-наоборот.
Само кино и есть — О моем друге, операторе Алишере Хамидходжаеве
Как вы отнеслись к тому, что стали героем фильма?
Я сначала стеснялся, когда Люба сказала мне об этом. Но потом понял, почему так нужно. В какой-то момент герой и группа стали жить нераздельной жизнью. И если бы камера продолжала снимать так, как будто ничего не изменилось, то фильма просто не было бы.
В фильме есть очень важный монолог автора про камеру. А что для вас камера в этой истории?
(Пауза.) Камера нас всех поменяла. Люба, наверное, и ввела меня в картину, потому что я тоже изменился.
Как же?
Общение с Антоном научило меня быть более чутким. Более терпимым. Автор в финале фильма говорит, что научился терпеть. Я могу сказать о себе то же самое.
Читайте также
-
Музыка, рождающая кино — Рюсукэ Хамагути и Эико Исибаси о фильме «Зло не существует»
-
Наур Гармелия: «Мы не могли жечь дома, как Тарковский»
-
«Нужен был нереальный реализм» — Тина Баркалая о «Сказках Гофмана»
-
Сесиль де Франс: «Сниматься — настоящий подарок судьбы»
-
«Я хотел понять свое поколение» — Иван Власов о фильме «Дивный мир»
-
«Одинокий Джокер на Голливудском бульваре» — Влад Козлов о фильме «Немая жизнь»