Фестивали
Ольга Касьянова
Ольга Касьянова

Молод, каюсь


Говорят, когда встречаешь чудовище, не надо драться, надо — петь. Поэтому, несмотря ни на что, V Международный Одесский Фестиваль состоялся. Некоторые показы начинались с минуты молчания. Некоторые выступления заканчивались на дрожащей ноте. Но в целом — Одесса, лето, очень молодая команда, не менее молодая, возбужденная аудитория, полные залы, и все разговоры — только о кино. Даже на специальной программе «Путь к свободе», в которой показывали и про Майдан, и про Пусси с Путиным, и про «бархатных террористов» Чехословакии — даже там вроде как просто смотрели фильмы, не кричали и не скандировали.

Конкурсная программа совсем благостная, без острых углов: китайский нуар, мексиканский фолк-рок, сюрреалистичные видения польского поэта, помешавшегося на «Божественной комедии», — интересные штучки-дрючки без претензии на актуальное киновысказывание или громкий социально-философский аккорд (на этом фоне каннская «Зимняя спячка», которую тут тоже показали для общего развития, кажется еще более одиозной). После экватора на смену изысканным безделушкам пришли лаконичные драмеди со слегка подмороженными инди-героями — они и получили главные награды: гран-при, приз за «лучший фильм», «лучшую актерскую работу» и т.д. Это очень разные картины: про израильских подростков, грузинских учителей, рекламщика из Нью-Джерси и шестидесятилетнюю роковуху из кабаре на франко-немецкой границе. Но смотрятся они как один большой фильм, с общим юмором, дыханием — и, кажется, некой общей эмоцией, отдаленно напоминающей стыд. Его герои под сочувствующим, но достаточно объективным взглядом своих создателей испытывают одинаковую пристыженность за несданный жизненный экзамен, за короткие штанишки, из которых им не удалось и, возможно (тут у героев шансы разные), никогда не удастся вырасти. Внешний двигатель сюжета — недовольство миром, людьми, обстоятельствами, но после определенного сближения разоблачается сомневающееся, застрявшее, сломав пару важных зубцов на головной шестеренке, эго, которое рано или поздно запирается от всех, пролепетав что-то вроде: «I’m a terrible, terrible person».

Мотивации ноль. Реж. Талья Лави, 2014

Меньше всего это заметно в раннем, подростковом возрасте, когда быть недовольным и сомневающимся вполне естественно. В дебютном фильме израильского режиссера Тальи Лави «Мотивации ноль», повествующем о двух подружках, перекладывающих бумажки на срочной службе где-то в пустыне, комедийная сторона несомненно сильнее внутренней растерянности — это такая израильская версия «Призрачного мира», где одной хочется мир покорить, а второй — парня бы хорошего, но и то, и другое постоянно отодвигается куда-то, манит, пугает своей серьезностью, а дни заполнены «Сапером» на офисном Windows 95 и степлерными войнами.

Герои «Свиданий вслепую» Левана Когуашвили давно вышли из благословенного подросткового периода, но в их жизни мало что изменилось: двое сорокалетних школьных учителей подчиняются родительскому диктату и вяло имитируют «активный поиск». С женщинами получается скорее чувствительная дружба — юношеская чистота не позволяет играть в традиционные отельные встречи. Простой, мерзенький ритуал знакомства наших героев не устраивает, и влюбленность начинается там, где волшебство случайностей, атмосферы, поэзии наполняет встречу обманчивым газом значительности — все как в семнадцать лет. И главное, конечно, не в любви, а в дружбе, выручке, мальчишеском кодексе, уступчивой невовлеченности, которая с годами развивает эмоциональную атрофию, отсутствие собственных настоящих желаний. Под соусом доброй комедии, тем более грузинской, это может показаться очаровательным, особенно учитывая, что какие-то внутренние движения в героях все-таки происходят, но в ряде сцен от этого опоздания, второгодничества, скованности, на фоне несезонного Тбилиси где-то за окном, становится тоскливо.

Свидания вслепую. Реж. Леван Когуашвили, 2013

Режиссер «Больших важных вещей», дебютант Брайан Ризберг, к своему герою гораздо строже. Его Крейг, 26-летний красивый парень в светло-голубом свитерке (настоящий пионер), тайно отправляетcя в одинокий роуд-трип по американскому Югу, вместо того чтобы помочь своей вроде как любимой девушке выбрать их общий дом в Сан-Франциско, и по пути с необратимой ясностью понимает, что он инфантильное ничтожество.

Кажется, нужно уже учредить отдельный жанр failed road movie — фильмы про то, как люди пытаются подражать дорожным фильмам и как эта затея с треском проваливается. Открытый впечатлениям и снедаемый ностальгией по босоногому детству, Крейг движется по карте и фотографируется на фоне гигантских американских достопримечательностей: самых больших в мире ведер, сковородок и кресел-качалок. Конечно, вместо того чтобы решить свои самые большие в мире вопросы, — метафора ясна. Однако непосредственность, которую герой отчаянно хочет впустить в себя, перед тем как уехать во взрослую жизнь, на Крейга все никак не нисходит. Никому нет дела до его сентиментального момента: славные попутчики не попадаются, мотельные владельцы жуть какие неразговорчивые. Общаются с ним только подростки, и те — за пиво. Тем временем возлюбленная в Сан-Франциско не выдерживает и сама вносит залог за дом. Тут же в баре находится милая брюнетка с низким голосом. «О боже, я второй раз за неделю пью с подростками», — сокрушается он. «А я — третий», — подыгрывает она. Нормальной измены так и не выходит, желания оказываются мнимыми, но вместо того чтобы закончить свои бдения и гнать на всех парах на западное побережье, наш герой едет к самой большой в мире электрической звезде (штат Вирджиния). Этот финал — огромная звезда, гудящая на фоне беззвездного неба, — как крест, который ставит на себе человек. Разумный, совестливый и все осознающий, но, увы, окончательно застрявший в дурной бесконечности. Так после какого-то надцатого опохмела человек становится пьяницей, а после надцатой лжи — вдруг делается патологическим лгуном.

Большие важные вещи. Реж. Брайан Ризберг, 2014

Героиня тройного дебюта «Party girl» (режиссеры Мари Амашукели, Клер Бюргер, Самюель Тейс) проходила и через сакраментальный опохмел, и через поворотную ложь, и, безусловно, через этот момент беспомощности, после которого вероятность вернуть себе власть меняться и делать кого-то счастливым медленно стремится к нулю. Анжелике шестьдесят. Всю жизнь она проработала танцовщицей в баре. По пути, в дымке вечеринок, появлялись и исчезали друзья, мужчины, дети, но теперь надо признать (не вслух), что пора что-то делать: среди пышных молодых стриптизерш волоокая бабуля в перстнях выглядит уже нетоварно. А при дневном свете, в компании сверстников-мужчин — очень даже ничего. Анжелика находит своего последнего клиента, и тот с радостью предлагает ей приличную жизнь. Маячит свадьба, собираются дети. Те, кто помоложе, — таят надежду получить горстку материнского тепла, те, кто постарше, — радуются, что эгоистичная кокетка не будет доживать в их доме. Надо ли говорить, что удобный компромисс Анжелику со временем начинает раздражать: она не испытывает к доброму борову эротических чувств и не хочет ограничивать себя в питейных загулах. Мягкая и очаровательная, она тихо признается в своих предсвадебных страхах наиболее симпатичному сыну («Мама, ты рассуждаешь о любви, как 14-летняя!»), но ничего не отменяет. Легко принимая бонусы от влюбленного жениха, медленно погружая еще одного человека в хаос и отчаяние неразделенного чувства, она снова уходит от скандальных сцен и противоречий на очередную душевную вечеринку с текилой и плясками.

Режиссерское трио замечательно подчеркивает, что это не черствость, не бессердечная неуязвимость. Скорее, это уже форма сна, небытия, находящей волнами душевной обездвиженности, которая, если уж поразит человека, то намного сильнее и неизбежней, чем обычная бессовестность.

После нескольких фильмов, так или иначе рассматривающих этот паралич, в разных его фазах и формах, кажется, что с возрастом природа его меняется. Сначала это глубоко упрятанное чувство собственной правоты, подростковая уверенность, что весь мир ошибся, а ты — прав. Что все, кто решили строить свою жизнь, построили ее такой плохой не потому, что не хватило сил сделать ее лучше, а потому что строить — это плохо. Что мир создан для чего-то поинтереснее, чем понедельники. Что взросление — это предательство, чепуха, морок и омертвление. Что во взрослой жизни не может быть ничего героического или спонтанного, а есть только постоянная вынужденность. Позже подобная риторика перестает быть самоценной и начинает покрывать страх принятия неправильного решения, хотя безнадежно неверно само это разделение жизненных решений на неправильные (все возможные) и правильные (несуществующие в принципе). Потом остается одна пустая сентиментальность и потребность прожить еще один день, убегая от самых больших вопросов и людей, которые об этих вопросах напоминают.

Party Girl. Реж. Мари Амашукели, Клер Бюргер, Самюэль Тейс, 2014

Внутренне спорить с такими героями, осуждать их — невозможно. Все они формально верят в любовь, в верность, в свободу личности. Родители, уставшие от сорокалетнего холостяка, не могут переспорить его молчание, мягкая девушка не выведет на честный разговор сомневающегося, залгавшегося жениха, а брошенная дочка никакими словами и слезами не достучится до переменчивого, недоступного сердца матери. Нелегко и режиссерам: погружаясь в мир инфанта, они невольно переходят на мягкий тон, боясь показаться суровыми сухарями, чуждыми идеалов, и начинают поддаваться обаянию замкнутости своих персонажей. Однако того потакания, той очарованности, которые мы привыкли видеть в инди-фильмах нулевых, тут нет и в помине.

Уже давно ясно, что отказ от взросления, невозможность перепрыгнуть через пресловутый костер инициации, — это то, что в первую очередь будут помнить о людях нашей эпохи. Такими мы запомнимся. Преисполненные желания настоящей любви, истинного подвига, подлинной, деятельной жизни, вообще зацикленные на идее настоящности и непосредственности, на деле мы — пассивные, ведомые, асоциальные и подавленные. Три четверти жизни топчемся на стадии пролога. Создатели фильмов из программы ОМКФ попытались не только показать этот все более распространенный характер, но и разобраться в его самоощущении, и еще — очертить круг поражения, круг душевной боли и отчуждения, который невидимым пузырем накрывает и сопровождает такого человека и автоматически задевает всех, кто к нему подходит или к кому он сам решается подойти. Вечная молодость, увы, достаточно токсична.

И раз уж мы говорим о молодости: показы ОМКФ — редкое место, где и в 24 года чувствуешь себя старой и тусклой на фоне окружающего тебя энергетического пира. Украинской публике в среднем двадцать, у всех в глазах огромное цоевское «Перемен!», а от кожи идет сияние того самого лета, когда все главное вот-вот начнется. Здесь все «только что стали снимать первый фильм», все носят свои особенные платья и счастливые рубашки, громко делятся бьющими через край впечатлениями от последнего показа и очаровательно манерничают. На национальной программе яблоку негде упасть, полулюбительские короткометражки, профинансированные новорожденным Украинским агентством по вопросам кино, собирают больше, чем фильмы из Канна и Берлина. Это чудесно.

Мне кажется, очень умно было собрать для нового украинского киносообщества, в основном состоящего из ровесников своей молодой страны, именно такую конкурсную программу, в тоне доброго предостережения. О том, что молодость — это прекрасно, но она обязательно должна закончиться. Нельзя в нее влюбляться, нельзя ее идеализировать, страшно в ней застрять, год за годом начиная жизнь, глядя, как при этом крошится асфальт на родных улицах и твое собственное тело. И после криков «Перемен!» необходима резкая, болезненная смена темперамента, чтобы начинать творить эти перемены своими руками, практически из ничего, из воздуха, из руины. Иначе все теряет смысл.

дата первой публикации

Читайте также

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам:

Отправить