Уикенд накануне
Велик был год и страшен год по рождестве Христовом 1927, от начала же революции десятый. Юбилейный год революции. В Москве по заказу юбилейной комиссии Эйзенштейн снимает свой «Октябрь». Снимают Пудовкин («Конец Санкт- Петербурга») и Барнет («Москва в Октябре»). Но это в столице. На окраинах своя таинственная и любопытная жизнь. Уволенный из «Совкино» Дзига Вертов находит пристанище на Украине, на студии ВУФКУ (Всеукраинское фотокиноуправление). Там он работает над фильмом «Одиннадцатый». Об этом фильме напишет потом в «Правде» Михаил Кольцов: «Если это та самая фильма, из-за которой Вертову пришлось уйти из „Совкино“, то в выполненном виде она является живым укором людям, препятствовавшим ее постановке».
-
- «Два дня». Реж. Георгий Страбовой, 1927
-
- «Два дня». Реж. Георгий Страбовой, 1927
-
- «Два дня». Реж. Георгий Страбовой, 1927
-
- «Два дня». Реж. Георгий Страбовой, 1927
-
- «Два дня». Реж. Георгий Страбовой, 1927
Нам сейчас довольно легко представить атмосферу украинской кинематографии в тот год. Достаточно открыть подшивку киевского журнала «Кино». В одном из номеров — репортаж со съемочной площадки «Звенигоры». Довженко говорит: «Звенигора — это мой партбилет». И жалуется, что монтировать трудно, потому что отснятую пленку воспринимает как свои собственные нервы. В другом номере — заметка про Вертова и про новый фильм Георгия Стабового. Вот этот последний — наименее известный. Хотя за границей фильм имел успех: «Художественная сторона фильма не была слишком нагружена пропагандой, чего бы мы могли ждать от страны Сталина. <…> Фильм „Два дня“ отличается от всех других советских фильмов, какие мы видели, тем, что он концентрирует драматизм не на массе, а на индивидууме». Снимал фильм оператор Данило Демуцкий, с которым потом у режиссера начнется многолетняя дружба.
«Два дня» — история простая. Вечные русские скачки Гражданской войны. Стабовой четыре года отслужил в Красной армии, было что рассказать. Как все менялось в ночь. Засыпаешь в красном городе, просыпаешься в белом. Как где-то в Киеве юнкера срывали погоны и, бросая винтовки, разбегались по домам. А где-то в Крыму Иван Шмелев писал: «Дожди тогда были… Укрылись дождями горы, свинцовой мутью. Лошади по холмам стояли, покинутые кони. Стояли — ждали. И падали. А по одиноким дачкам ходил и ходил хромой архитектор и отбирал книги…»
Два дня. Реж. Георгий Страбовой, 1927
Были: мертвые лошади, оборванные провода, колючая проволока и трупы. Бежали со всех ног и не знали покоя. Берлин? Стамбул? Париж? Хоронили добро под большим раскидистым дубом и бежали. Только успевая дать слуге последний завет: «Береги дом, Антон». Он и берег. Берег и тогда, когда в город вошли большевики. А комиссаром-то у них — родной сын, Андрейка. Берег и потом, когда пришлось укрывать на чердаке барчука, красивого злого мальчика, которого впопыхах забыли на вокзале.
Такое вот возвращение блудного сына. То не было у старика сыновей, а теперь — сразу двое.
История простая. Про вечное расставание. Про то, как выла в ночи собака, хоронила своего единственного щенка. И как плакали без слез каменные львы, готовясь хоронить сынов человечьих. И тихо уходила навеки родная земля.
Два дня. Реж. Георгий Страбовой, 1927
День первый. В город вошли большевики, в пустой дом, как в казарму. Все разбежались. Шлепали неумело по клавишам, курили сигары, в рваных обмотках лезли в кровати, кому не хватило места — спали вповалку, подложив под голову седла. Разводили костры, вывешивали кумачовые флаги. Гремели по улицам звенящей конницей. А потом взяли хозяйское добро — и бегом. Один Андрейка остался. Местный.
День второй. Как вошли в город белые. С оркестром и литаврами. И пировали в том же доме, а маленький барчук носился по городу незаконным спутником. Он мечтал о мести. И покуда меняли флаги на воротах, покуда путались в столовых приборах, судьба комиссара была решена. Ему приготовили веревку на том самом раскидистом дереве.
День третий. Где масса, где индивидуум, где старый господский дом? Зов крови важнее прочих. Не выдержало отцовское сердце, подпустил папаша красного петуха. Метались по стенам буржуйчики, сиганули б из окон, да всё решетки. Антон, старый слуга, даже подстрелил одного. А потом вышел за город и упал в чистом поле. Может замертво, может — так. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Вот те вечная награда, вот те праздник навсегда. А кто убил? Красные? Белые?
